ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Баранов Юрий Иванович
Нить Ариадны

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:

   НИТЬ АРИАДНЫ
  
   Дедушкой Аникин называл себя сам. Да и как его было называть, если служить он начал еще в 1942 году. Было в ту пору Ивану Алексеевичу Аникину шестнадцать лет. Он, конечно же, в военкомат ходить начал еще в сорок первом году. Да что толку. Военком быстро разгадывал все хитрости подростков, опасавшихся, что Берлин месяца через два без них брать будут. И приказал гнать мальчишек в шею, хотя росточком Ивана Алексеевича Господь не обидел. Правда, худоват был. Но это, как выяснилось, было вполне нормально.
   ...Когда я зеленым лейтенантом пришел в полк, то подполковник Аникин был уже весьма грузным человеком с крупной лысой головой и большим пористым носом, который сливой висел между маленькими водянистыми глазами. Его должность - заместитель командира части по инженерно-авиационной службе позволяла руководить подготовкой самолетов дистанционно. Но дедушка не позволял себе расслабиться, и его постоянно видели ковыряющимся вместе с механиками в чреве очередного летательного аппарата. Иногда он произносил необычно длинную для него фразу, которую, вероятно, заучил, чтобы воспроизводить ее в воспитательных целях: "Аппарат тяжелее воздуха, поднимается выше облаков только потому, что мы - наземные специалисты пылинки с него сдуваем, создавая при этом подъемную силу". А потом сам смеялся, и при этом смеялось в нем все: лучились морщинками слезящиеся голубые глаза, дрожала от смеха слива носа, колыхался большой живот, обтянутый синим замасленным комбинезоном, а мясистые щеки готовы были лопнуть от счастливого смеха.
   Любимым подразделением дедушки была, конечно же, ТЭЧ (технико-эксплутационная часть), где проводились регламентные работы на авиатехнике. Самолет вскрывали, обнажая внутренности до такого состояния, что он начинал напоминать покойника, которому патологоанатом ставит посмертный диагноз. Даже трудно было поверить, что эти самолеты вполне живые, через несколько дней уйдут в полет, и штурвал в чьих-то руках будет отзываться легкой одушевленной дрожью.
   Но у дедушки, видимо, были другие ассоциации. Он с наслаждением вдыхал запах керосина, масел и гидросмеси.
   В дни полетов он обычно жил на командном пункте инженерной службы. Там же подремывал в полглаза, в пол - уха слушая радиообмен экипажей. Кто-нибудь из инженеров приносил ему из столовой обедоужин, который дедушка, обычно не жалующийся на плохой аппетит, слегка поклевывал, а затем отодвигал в сторону.
   У него была замечательная интуиция. Иван Алексеевич чувствовал приближение неприятностей. Однажды я видел, как мирно посапывающий дедушка, вдруг встрепенулся и застыл, широко раскрыв глаза. Лицо его было в этот момент серьезно и настороженно. Буквально через мгновение все услышали доклад одного из экипажей о падении оборотов двигателя.
   Конечно же, дедушке Аникину прощалось многое: и зачухонский вид, как говорил командир полка, и отсутствие академического образования, которое с лихвой окупалось опытом работы и окончанием множества курсов.
   - "Корочек" у меня больших и маленьких вагон и маленькая тележка", - любил говорить дедушка. - Да только они не заменяют умения руками работать и мозгами шевелить. Иной техник авиационный приходит в полк после высшего училища и, загордившись инженерным дипломом, отвертку в руках держать не хочет. Да и не любит он самолет. Душу самолетную знать не хочет. А мы ведь военные слесари при погонах и фуражке с капустой. Вот так-то, детушки.
  
   Что и говорить. Иван Алексеевич Аникин давно стал живым талисманом полка. Чем-то вроде плюшевого медведя, которого берут с собой в кабину суеверные пилоты. А не суеверных я как-то не встречал. Мы верили - пока дедушка на боевом посту - все будет хорошо.
   Но грешен был подполковник. Потому как очень любил послеполетные посиделки.
   Когда крайний самолет (в авиации не бывает последних) заруливал на стоянку, дед зазывал к себе полковых инженеров, открывал сейф и доставал канистрочку с водо-спиртовой смесью, которая в Дальней Авиации именуется ханькой, а потом говорил: "Наливай". Персональный граненый стакан, весь захватанный до состояния плексигласовой мутности, также извлекался из сейфа и дедушка подносил к нему толстый указательный палец, чтобы показать необходимый уровень наливаемой жидкости.
   -- Хва - хва - хва. Ну, хватит! - говорил он, медленно поднимая палец по стеклянной грани стакана, пока тот не наполнялся до краев.
   Обычно Иван Алексеевич выпивал один, но полный стакан неразведенного спирта. А потом сидел, прищурив и без того маленькие глазки, и расслабленно наблюдал - слушал треп инженерной братии. Так добрый старый дедушка, умиляясь, смотрит на своих не в меру расшалившихся внучат, которых любит и жалеет больше, чем уже выросших детей.
   Однажды во время таких посиделок Аникин рассказал о том, как попал в армию и в авиацию.
   Родом он был из сибирского поселка Никола, что стоит в устье Ангары у самого Байкала. С детства привык работать, а подрос, стал помогать отцу. Отец и приохотил его в машине ковыряться, и водить научил. В первый же день войны добрался Ваня Аникин на перекладных до Иркутска. Явился в военкомат и сильно огорчился, что с ним и разговаривать не стали. Но потери первого года войны сделали военкома более сговорчивым.
   Год рождения в документах Ваня исправил еще раньше. Вот так он оказался в Красной Армии. И хотя рядовой Аникин все еще горел желанием бить врага на его территории, пришлось ему осваивать азы военной науки в глубоком тылу. После прохождения курса молодого бойца, стриженое войско погрузили в теплушки и повезли в неизвестном направлении. Проснулся Аникин однажды утром, поезд стоит. Углем вокруг пахнет, мазутом. Словом, типичный запах железной дороги. И в этот уже знакомый запах вплетается какой-то непонятный нежный ветерок. Даже цвет этого ветерка почудился - бело-розовый. Тут командиры на улице забегали и закричали на разные голоса: "Выходи строиться! Приехали!"
   Схватил Ваня шинель в охапку, спрыгнул на землю и остолбенел. Вдалеке станционное здание виднеется, а рядом вдоль насыпи хатки стоят в белой кипени цветущих садов.
   Привез военный эшелон рядового Аникина в самую весну.
   Вот здесь-то, на Украине, сжалилась над Ванюшей Аникиным судьба, и начался путь в авиацию. То ли мать вымолила, то ли ангел-хранитель помог, но случилось так: выкупил у пехотного начальства рядового Аникина за десять банок тушенки незнакомый командир с голубыми петлицами. Как командиры между сомой договорились, Аникин не знал. Но, вспоминая об этом, всегда говорил:
   " Сгинул бы я, непременно сгинул, если бы не попал в авиацию. Ведь полегла там, в Харьковской операции, тьма народу".
   Привез командир Ваню в полк ночных бомбардировщиков У-2. Был месяц май. Полк располагался совсем рядом с линией фронта. Каждую ночь взлетали и уходили тревожить немцев экипажи, чуть ли не вручную сбрасывая бомбы на вражеские позиции. А днем легкие самолеты прятались, маскировались в лесопосадках. Оказалось, что сформирована эта часть в родной Сибири. Собрали на скорую руку летчиков-инструкторов да старенькие, аэроклубовские самолеты, и на фронт. Не хватало техников и механиков. Вот и пришла в чью-то голову идея выкупить у пехоты мальчишек хоть как-то разбирающихся в технике.
   -- Да, - говорил Аникин. Кому не рассказывал эту историю, все кричат: не может быть! Но ведь было.
   Когда началось наступление наших войск на Харьков, полк каждый день менял дислокацию, с трудом поспевал за наступающими частями. Ели и спали на стоянке, пока самолеты в воздухе. За ночь успевали некоторые пилоты туда-сюда смотаться несколько раз. А днем летали на разведку, координировали действия артиллерии. Ваня и без того худой, и вовсе с лица спал, но гайки крутил исправно. Удивлялся все, как можно летать на таких машинах. Ресурс израсходован на шестьдесят процентов, на плоскостях латка на латке.
   На десятый день наступления стало твориться что-то непонятное. Канонада вдруг сместилась, и звуки ее стали слышны вначале справа, а затем сзади. Вдруг, прямо среди самолетов, стоявших на аэродроме, вернее, на поле, служившем взлетно-посадочной полосой, стали рваться снаряды. Несколько самолетов загорелось. Летчики бросились к уцелевшим машинам, запуская двигатели, беспорядочно выруливая, и пытаясь взлететь.
   Техники и механики, как могли, помогали им. Ваня Аникин техником, которого он называл дядя Вася, бросился к своему самолету, но оказалось, что самолет горит.
   -- Назад! - крикнул дядя Вася. И они побежали к опушке небольшого лесочка, где стояли контейнеры с разным техническим оборудованием.
   Аникин, плохо соображая от дыма и грохота взрывов, послушно развернулся и побежал за техником, как теленок за мамкой. Вдруг дядя Вася споткнулся и упал. Вначале Ваня решил, что так и надо, и растянулся рядом, совершенно забыв, что в руке он держит котелок с борщом. Котелок звякнул, и горячая жижа плеснула Ване на руку, но боли он не почувствовал. Лежал и смотрел, как земля быстро впитывает красноватую жидкость, оставляя на зеленой траве капусту и куски разваренной мягкой картошки. На какое-то мгновение он даже перестал слышать грохот, а когда очнулся и повернул голову в сторону, где лежал дядя Вася, то вдруг увидел, что у того с головы упала фуражка и на траве расплывается красная лужица, совсем не похожая на борщ.
   Ваня попытался растолкать дядю Васю, но тот молчал. Тогда Аникин вскочил и побежал. Добежав до ближайших кустов, он чуть не сбил с ног незнакомого пилота в кожаном реглане, который, схватив его за руку, перекрывая грохот, закричал: "Ты куда, дурашка! Лучше помоги" Аникин хотел вырваться, но, столкнувшись с каким-то злым и одновременно веселым прищуром серых глаз летчика, вдруг успокоился и спросил:
   -- А что делать-то?
   -- А вот помоги бомбами загрузиться. Сейчас мы дадим прикурить немцам.
   Только тут Иван заметил самолет. В задней кабине копошился человек в кожаном шлеме.
   -- Летнаб, - подумал Ваня.
   Осмотревшись, он стал подавать летнабу в кабину десятикилограммовые бомбы.
   В это время на поле выползли два танка с крестами на броне и стали давить уцелевшие самолеты, изредка стреляя. Летчик уже из кабины закричал: "Скорее, скорее! Крутани винт!" Аникин вспомнил, как это делал дядя Вася, крутанул винт, создавая компрессию, и отпрыгнул в сторону, почти одновременно с командой: "От винта!"
   Старенький У-2 прямо на виду у немецких танкистов вырулил на поле, и после короткого разбега взлетел. Еще до взлета танки начали стрелять в него. Но маленький биплан сразу после взлета круто развернулся и, не набирая высоту, пошел прямо на немцев. Летнабу даже не надо было прицеливаться, чтобы бросать бомбы. После первых же разрывов немецкий танк закрутился на месте, как ослепшая черепаха, разматывая гусеницу. Ваня хотел закричать: "Ура!", но самолет вдруг вспыхнул и, превратившись в яркий огненный шар, рухнул на землю.
   Аникин стоял и смотрел на горящий самолет на земле, не в силах двинуться с места. Ему вдруг стало душно. Так душно, что он рванул ворот гимнастерки, ноги в коленях дрожали, захотелось упасть на землю и заплакать. Но плакать было некогда. Рядом что-то вжикнуло один раз, другой, третий. С деревьев посыпались ветки, словно их срезали невидимой косой.
   До Вани не сразу дошло, что это стреляют в него. Он стоял открыто на опушке леса, выделяясь своим темно-синим комбинезоном на фоне молодой листвы. Вдруг кто-то сильно толкнул его в спину. Ваня упал на землю. Толкнувший его человек тоже растянулся рядом.
   -Дубина стоеросовая! Что стоишь на виду у немцев? На тот свет торопишься? За мной, быстро!
   И человек в таком же, как у Аникина, синем испятнанном комбинезоне, ловко пополз в лес. Потом они скатились в небольшую лощину, где перевели дух.
   -- Что, испугался, парнишка? Не дрейфь, прорвемся, - снова заговорил незнакомец, вытирая потный лоб тыльной стороной ладони, а потом, вытерев ее о комбез, протянул Ване:
   -- Старший лейтенант Заварзин Иван Алексеевич.
   Ваня, еще бледный от пережитого, преисполненный благодарности к этому командиру, вытащившему его из пекла, почти также вытер ладонь о штаны и осторожно пожал руку своего спасителя.
   -- Аникин, тоже Иван. - И совсем уж смущенно добавил, - Алексеевич.
   -- Тезки, значит, - словно закрепил рукопожатие Заварзин. - Ну, и отлично. Только рассиживать некогда. Уходим отсюда.
   Они выбрались из лощинки наверх. Осмотревшись, Заварзин махнул рукой, обозначив направление, как ему казалось, на восток.
  
   Им повезло. Не пройдя и сотню метров, наткнулись они на брошенный грузовик АМО. В кузове оказался вещмешок с продуктами: две буханки белого хлеба, кружок колбасы, от которой шел такой соблазнительный чесночный дух; консервы и даже сахар.
   -- Отлично! - сказал Заварзин - теперь уж точно не пропадем.
   Он немного поколдовал в кабине, запустил двигатель, и они поехали. Ехали, конечно, медленно потому что сложно было пробираться между деревьями без дороги. Очень скоро Аникин понял, что Заварзин устал. Тогда Ваня сказал:
   -Товарищ старший лейтенант, дайте мне.
   -- Умеешь? Молодец! Уважаю. Раз так, держи руль, а я вздремну.
   Аникина очень даже удивило это желание Заварзина вздремнуть. Надо же, кругом немцы, а он - спать.
   Но Заварзин, как только Ваня Аникин сел за руль, крепко уснул. Ехали они так минут тридцать, пока не наткнулись на проселочную дорогу. Выезжать на нее Ваня не решился, но стоило ему остановиться, как Заварзин встрепенулся, открыл глаза и спросил:
   -Что случилось? Почему стоим?
   -- Дорога, - выдохнул Ваня
   -- Вижу, что дорога.
   Пока они сидели, осматриваясь, послышалось тарахтение мотоцикла.
   -- Быстро из машины, - почему-то прошептал Заварзин, схватил вещмешок, и они выпрыгнули в разные стороны, стреканув в густой березняк, где и залегли.
   Подъехал мотоцикл с коляской. Увидев машину, немцы остановились. Тот, что сидел за рулем, взял автомат на изготовку, медленно подошел, заглянул в кабину, в кузов, повернулся и что-то сказал своему товарищу.
   -- Машина теплая, - шепнул Заварзин, - поняли гады, что мы где-то рядом.
   Сидевший в коляске дал длинную очередь в березнячок, а потом повернул пулемет и ударил по машине. На капоте сразу показались языки пламени. Немцы захохотали и уехали, не дождавшись, когда наша машина сгорит.
   А сгорела она довольно быстро.
   -- Ничего, - сказал Заварзин, - все равно далеко бы не уехали. А пешком сподручней.
   Дальше пошли пешком. Оружия у них, не было. Да и какое оружие может быть у техников-механиков авиационных? Гаечный ключ, да ветошь в кармане. Правда, был у Заварзина нож с наборной красивой рукояткой - память о финской войне. Но ведь ножом против танков много не навоюешь.
   Лес неожиданно быстро кончился.
   - Зона-то лесостепная,- задумчиво сказал Заварзин.- Думаю, нам здесь стоит устроить лежку, дождаться темноты, а дальше видно будет.
   Так они и сделали, устроившись под ближайшими кустами так, чтобы видны были подходы к лесочку.
   -- А теперь самое время подзакусить. Как думаешь? - Заварзин подтолкнул Аникину вещмешок. - Развязывай.
   Едва Заварзин успел разрезать колбасу и хлеб, как застрекотала, закричала рядом какая-то птица. И почти сразу они услышали негромкую команду: "Хенде Хох!"
   Аникин замер, чувствуя, как холодные капли пота покатились у него по спине. Заварзин подчеркнуто спокойно, не оборачиваясь на голос, стал поднимать руки и Ваня увидел, как нож, которым только что резали колбасу, скользнул в рукав комбинезона воентехника.
   -- Ха! Ну что прижухли фраера!
   На поляну шагнул здоровый веснушчатый парень в таком же, как у них синем комбинезоне и пилотке, сдвинутой на затылок.
  
   -- Ха, я уж думал один остался. А тут свои пацаны сидят колбасу трескают.
   Он наклонился, присел, бесцеремонно схватил грязными пальцами кусок колбасы, затолкал его в рот, давясь, стал жадно жевать, успевая дополнять колбасу толстыми ломтями хлеба.
   -- Ты бы хоть представился, - тихо, но твердо сказал Заварзин.
   -- Представиться, конечно, можно. Колян я. Быков из второй эскадрильи. Только ты, старшой, здесь свои командирские привычки брось. Ты чего не понял, - мы в окружении. Не сегодня, так завтра немцы нас поймают и тогда - хана. Думать надо, как себя сохранить, а не хвост свой командирский поднимать.
   -- Ну-ка встать! Встать! - Заварзин вскочил, и на скулах у него заходили желваки.
   -- Ты... ты...пока еще боец Красной Армии и жить будешь по уставу. Не нравится? Катись к чертовой матери. Только в этом случае ты становишься дезертиром. Понял?
   Колян нехотя встал. Посмотрел исподлобья на Заварзина и уже совсем не петушисто, а как показалось Аникину, даже с горечью, сказал:
   -- И что же? Расстреляешь? Только чем?
   Аникин во все глаза смотрел на Заварзина и не мог понять этой неожиданной вспышки гнева. Такой простецкий, свой в доску и даже заботливый, как старший брат, Иван Алексеевич Заварзин на глазах у Ванюши вдруг превратился в "держиморду", уставника, похожего на старшину из учебки, немилосердно гонявшего новобранцев.
   -- Ладно, - видимо, остыв, махнул рукой Заварзин.- Сейчас пожуем, а потом отдыхать, до темна.
   Они молча съели добрую половину припасов. Оставшиеся продукты Заварзин аккуратно сложил в вещмешок и сказал:
  
   - Схожу-ка я осмотрюсь вокруг. А вам лучше это место не покидать. Мало ли чего.
   Какое-то время Колян и Аникин лежали молча. Потом Колян, шмыгнув носом, сказал:
   -- И чо, ты всерьез с этим малохольным собрался из окружения выходить? Ты ж видишь, он, как юный пионер за дело партии помереть готов и нас с собой прихватить.
   И вдруг, перевернувшись к Ване, жарко зашептал ему в самое ухо:
   " К немцам переходить надобно, к немцам. Гляди, какая сила на нас ломит. И танки у них, и самолеты, не чета нашим. А то! Нашими фанерами немцев останавливать. Да ни в жисть. Слышь! У меня листовка немецкая есть. В ней написано, что может она быть пропуском. Пойдем, пока этот Павлик Морозов не вернулся.
   На какое-то мгновение Аникин оцепенел. Он слушал, и смысл слов, произнесенных Коляном, не доходили до него. Слишком невероятным было то, что предлагал Быков. Это ведь только в кино могли быть предатели и диверсанты.
   -- Нет! Нет! - вдруг закричал он. - Ты что, сволочь, предлагаешь? Жиган проклятый!
   -- Ну и оставайся со своим пионером. Покедова.
   Колян сорвал пилотку, шутовски взмахнув ею, раскланялся, повернулся спиной к Аникину и исчез в кустах.
   Оставшись один, Ваня почувствовал, как ужас вместе с быстро густеющей темнотой обволакивает его. Влажный, холодный туман, опускаясь на опушку леса, казалось, липкой рукой схватил его за горло и душит. Где-то внутри под сердцем заныло, и эта ноющая боль вдруг родила невероятно простую мысль: я остался один. Один. Заварзин ушел и больше не вернется.
  
   До момента возвращения Заварзина Ваня сидел на траве, обхватив руками колени, и глухо стонал, с трудом сдерживаясь, чтобы не завыть в голос.
   -- Тю! Ты что это, парень, рыдать вздумал? Не к лицу бойцу кручина. А где этот, Колян?
   Захлебываясь и с трудом справляясь с дрожью, которая все еще била его, Ваня рассказал Заварзину о происшедшем.
   -- Так. Хватит нюни распускать. Привести себя в порядок. Застегнуться, заправиться и в путь. Ваня, услышав знакомые командирские нотки, застегнул ворот гимнастерки, привычно пробежал пальцами по ремню, согнав назад складки комбинезона.
   Он был готов идти куда угодно с этим спокойным, уверенным в себе человеком.
   -- Смотри, Ванюша, чем я разжился.
   И Заварзин показал Аникину немецкий автомат.
   -- Откуда?
   -- Да у немца позаимствовал, - негромко засмеялся Заварзин. - Ну, все, пошли.
   И Ваня, стараясь ступать неслышно, двинулся вслед за Заварзиным вдоль опушки леса.
   Лес жил своей ночной, враждебной жизнью. Как это было непохоже на Байкальскую таежную ночь, когда тихо, умиротворяющее дышит море-озеро. А здесь лес был похож на стоглазое чудовище, которое ворочается в темноте, побрякивая, постукивая выстрелами, клацаньем какого-то железа, моторов, готовое в любой момент взорваться криками, огнем и шумом боя.
   Вдруг, куст, чернеющий впереди, ожил и сиплым шепотом выдохнул:
   " Стой! Руки вверх!"
   Заварзин остановился и также шепотом ответил: "Свои"
   -- Свои. Это мы еще посмотрим, что за свои. Котов, проверь!
  
   Откуда-то справа выпрыгнул из темноты маленький, ладный красноармеец с немецким автоматом в руках. Сорвал с плеча Заварзина шмайсер, быстро обхлопал ладонями их обоих и, показав направление дулом своего автомата, коротко бросил:
   - Пошли.
   Котов привел их к капитану, который, выслушав доклад, спросил:
   -- Документы есть?
   Внимательно просмотрев бумаги при свете карманного фонарика, сказал:
   -- Ну, что, летуны, мы ведь час назад одного вашего шлепнули. Когда его заметили, Котов возьми и окликни по-немецки: "Хенде Хох!", так он тут же ответил: "Их бин капитулире. Сталин капут", и листовку немецкую протягивает. К немцам, гад, шел.
   -- Но чаи распивать и болтать нам некогда. Смотри, старшой, - он достал карту. - Вот тут до полуроты немцев, а дальше должны быть наши части. Людей у меня немного. Одна надежда на ночь и внезапность. Сегодня еще можно прорваться, а завтра будет поздно. Через десять минут выступаем, и шмайсер твой очень даже пригодится. А ты, Аника-воин, так без оружия и топаешь? - обратился он к Аникину.
   -- В бою возьмешь. Запомни, кто смел - тот и съел. Струсишь - пропадешь.
   -- Ничего, ничего, - Заварзин приобнял Ваню за плечи, - он не подведет. Все самое страшное уже позади. Правда, Ваня. Мы ведь теперь не одни.
   -- Держи, - добавил он, протягивая Аникину свой нож с наборной плексигласовой рукояткой, - авось, в бою пригодится.
   А дальше все было как во сне. Аникин и Заварзин с бойцами неизвестного капитана вышли из леса, преодолели метров двести открытого пространства, чтобы сойтись в небольшом степном овражке. Пока шли, Ваня все думал про Коляна.
   Как глупо все вышло: был человек, и нет его. Может, нужно было отговорить парня, но теперь ничего уже не исправишь.
   В овражке, изготовившись к атаке, окруженцы довольно долго ползли, прежде чем без криков и почти без выстрелов броситься на немцев.
   Дрались молча, остервенело кололи фашистов штыками, били прикладами трехлинеек, словно забыв, что оружие может стрелять.
   Ване и тут повезло. С Заварзиным он оказался во второй шеренге отакующих и к тому моменту, когда все смешались, Заварзин уже сумел снарядить Аникина немецким карабином с пристегнутым широким штык-ножом.
   А потом они, задыхаясь, бежали под разрывами мин справа и слева. Падали, поднимались и снова бежали, пока не свалились в окопы. Когда до наших было уже рукой подать, почувствовал Ваня, как толкнуло его в левое плечо, и рука повисла, наливаясь горячей слабостью. Он свалился в окоп и прижавшись щекой к влажной земле, не чувствуя боли, с наслаждением вдыхал в себя горький запах травы, названия которой никак не мог вспомнить.
   В особом отделе долго Аникина не мурыжили. Нашлись добрые люди, подтвердившие, что готовил он к вылету последний самолет полка, что вышел он из окружения с трофейным оружием.
   Так оказался Ваня в госпитале, а подлечившись, был отправлен в Иркутск в авиационную военно-техническую школу.
  
   -Опять же, детушки, повезло мне. Да еще как повезло. Учиться ведь домой попал. С родными повидался, а это на войне очень важное дело. Образование, можно сказать, получил. Самое что ни на есть, авиационное. А уж после иркутской школы попал я в авиацию дальнего действия, где служу и сейчас.
   -- А Заварзин? - спросил кто-то из инженеров.
   - Про Заварзина так скажу. - Дед Аникин смахнул со щеки слезу. - Молюсь я всю жизнь за этого мужика. Мало того, что вывел он меня из окружения, так ведь сколько уроков мне преподал за неполные сутки, что вместе были. Первый урок: никогда не теряй голову. Как бы плохо ни было - выход из положения, подумавши, всегда найдешь.
   Второй урок: командир не должен терять дистанцию между собой и подчиненным. Уж на что у нас в авиации демократия сплошная. Ан нет. Иной боец на тебя буром прет и справедливости требует, как он ее понимает. А нам не всегда дано знать замысел верховного командования. Дашь слабинку - задачу не выполнишь. Нужно и заботу о людях иметь и в строгости их держать. Вот так-то.
   Где сейчас Заварзин Иван Алексеевич, я не ведаю. Попрощался он тогда со мной и нож тот на память подарил. Я его завсегда с собой держу. И все посмотрели на самодельный с потемневшим лезвием нож, с наборной плексигласовой ручкой, которым только что резали закуску, и вскрывали консервы.
   Правда, прочитал я в сорок третьем году в газете о том, как старший лейтенант Заварзин, не имея опыта полетов на У-2, сумел во время бомбежки поднять самолет и перегнать его на другой аэродром. Спас, значит, самолет Иван Алексеевич. Вот такой геройский человек.
   Аникин помолчал, повертел в руках пустой стакан и, прислушавшись к затихающему гулу аэродрома, продолжил:
   - Недавно у внука своего, Ванюшки, увидел я книжку на столе "Мифы и легенды Древней Греции". Открыл, полистал и зачитался. Вроде бы сказочки, пустячок, а если подумать маленько, глубокий смысл имеется. Вот, к примеру, миф про Тезея и Ариадну. Не буду пересказывать. Смысл в том, что царевна Ариадна дала парню тому, Тезею, ниточку, которая помогла ему через лабиринт подземный пройти, чудовище убить и назад к любимой девушке вернуться.
   Я думаю, что каждый должен иметь такую ниточку, чтобы она его по жизненным лабиринтам вела, помогала верный выбор сделать. Ниточку ту иначе, как любовью, не назовешь. Любовь к самолетам, или, скажем, к делу своему. А без этого и любви к Отечеству не бывает. Потеряет иной человек свою "нить Ариадны" и заблудится. Вот и надобно смолоду понимать, что за ниточка тебе в руки дадена, крепко в руках держать ее.
   Сколько лет прошло с того памятного разговора. Состарились самолеты, дослужился до предельного возраста дедушка Аникин и, уволившись из армии, удивил нас всех в очередной раз.
   В то время мода была в гарнизонах устанавливать списанные самолеты. Где-то из них детские кафе делали, а где-то просто памятники. Тут и уважение к ветерану проглядывалось, и добрая традиция на прощанье говорить спасибо верному другу, каким и был для нас этот самолет.
   Так вот, пристроился дедушка Аникин к такому памятнику сторожем. Дневал и ночевал он у самолета-ветерана ТУ-16. Где подкрасит, где подмарафетит, площадку под самолетом подметет. Кое-кто посмеивался. Дескать, совсем спятил дед. Подполковник, а работает то ли дворником, то ли сторожем. Только Ивану Алексеевичу это было все равно. Он ведь со своим самолетом даже разговаривал по ночам.
   А тут незаметно подкрались лихие времена, когда хозяевами жизни стали мошенники, или умело перекрасившиеся партийные деятели.
   Одной из примет времени стало постепенное исчезновение самолетов-памятников из наших гарнизонов. То, что исчезали они ночью из закрытых городков, наводило на мысль о причастности к этому волшебству начальства, греющего руки на сдаче цветного металла. Подумать только! Самолеты, в которых каждый из нас оставил часть своей души, стали просто цветным металлом. Коснулось и нас это поветрие.
   Однажды ночью подкатила к самолету ТУ-16 машина. Вышли из нее добры молодцы с инструментами. Споро и ловко, показывая, что это дело не в новинку, стали они разделывать самолет, как мясник разделывает убитую корову, серьезно и деловито сортируя мясо, оставляя минимум отходов. Командовал "мясниками" майор Бирюков.
   Начинал он службу когда-то техником самолета, но быстро понял, что эта служба и почетна и трудна, но приносит она в материальном выражении не слишком много. Съездил он пару раз в госпиталь с гостинцами в виде канистрочек, заполненных водо-спиртовой смесью. В результате получил документ, свидетельствующий о том, что работа на авиационной технике ему противопоказана. Эта чудо-справочка помогла ему перевестись в тыловую часть, а попросту, на склады, где он и обрел покой и безбедную жизнь.
   На шум, выглянул в окно дедушка Аникин. Ахнул, и стремглав бросился выручать своего любимца.
   -- Что же вы делаете, басурманы проклятые! - закричал он, выскочив из подъезда.
   -- Не кипятись, дед. Все под контролем. Все разрешено и согласовано, - подошел к Ивану Алексеевичу Бирюков.
   -- Так это ты, мелкая душа. Я ж тебя несмышленышем, лейтенантом учил уму - разуму. Побойся Бога!
   -- Ну ладно! Учил - не учил. Не мешай.
   Бирюков легонько, пухлой рукой даже не оттолкнул, а отодвинул старого подполковника в сторону. Но тот почему-то побледнел, схватился за грудь и грузно осел на землю.
   В госпитале поставили деду диагноз: обширный инфаркт. Выздоравливал он медленно, тяжело. Домашние даже опасались, как бы умом не тронулся. Потому как время от времени начинал Иван Алексеевич говорить, словно не понимая, кто перед ним. Только внук Ванюшка понял.
   -- Это он все с самолетом своим разговаривает. Вчера, когда я у него сидел, дед вдруг за руку меня взял и говорит: "А помнишь, дружок, как Гена Лапшин садился. Топливопровод пробило, горючка хлещет. Как тогда пожар не случился? Но все обошлось. Обойдется. Все обойдется".
   Когда Иван Алексеевич приехал домой, самолета, конечно же, не было. Поскольку врачи прописали ему длительные прогулки, то частенько гулял он по старому гарнизонному парку, выходил в березовую рощу, а потом отдыхал, сидя на лавочке, что осталась на самолетной площадке. Ему были хорошо слышны привычные звуки аэродрома, который жил своей навсегда запрограммированной жизнью. Приходили и уходили люди, старели самолеты. На смену им приходили новые. И каждое новое поколение крылатых машин своими стремительными формами все больше напоминало птиц таинственным, непостижимым образом, подчинившихся людям.
   Однажды, сидя на лавочке, услышал Иван Алексеевич гул двигателей в небе. Поднял голову и, приложив ладонь козырьком к глазам, увидел пару "бэкфаеров"*, оставляющих белый инверсионный след. Посмотрел им вслед и прошептал, смахнув слезу, набежавшую, вероятно, от ветра: "Красиво идут. Как по ниточке".
  
   Ю. И. Баранов
  
  
  
  
  
  
  
  
   * Бэкфаер- по терминологии НАТО все модификации самолета Ту-22
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   18
  
  
  
  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023