ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Кранихфельд Макс
День второй

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 9.51*9  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Глава из повести "Возвращая долги..."

  День второй
  
  Как ни странно на утро Фима был бодр и весел. Возможно так успокаивающе подействовало на его нервную систему вчерашнее виски, но скорее всего дело было в другом. Уж больно чудесная, мирная и благостная погода стояла за окном. Солнце успело взобраться довольно высоко и сейчас заглядывало к нам в номер будучи уже на полпути к зениту. Безоблачное небо радовало чистой бирюзовой синевой, а легкий, дующий с гор ветер нес в распахнутое окно приятную прохладу. Весело перекрикивались на разные голоса местные птахи, с улицы доносились шаги прохожих и редкое жужжание автомобильных движков. Лепота, одним словом, мир и покой. Казалось, растаявшая на рассвете ночная тьма унесла с собою все страхи, а в этом залитом солнечном светом, улыбчивом и дружелюбном мире ничего ужасного не может произойти просто по определению. В нем нет места войне, обстрелам, смертям и ранам, здесь с людьми должно случаться только все самое хорошее, а любые неожиданности просто обязаны быть исключительно приятными. Трудно было не поддаться гипнозу этой сладкой иллюзии, даже человеку сугубо рациональному и черствому. А Фима особой рациональностью, сколько я его помню, никогда не отличался, к тому же он и сам был рад побыстрее забыть о своих ночных страхах, разом переведя их в разряд нереальных и надуманных. "Ах, обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад..."
  - Вставайте, граф, нас ждут великие дела! - бодро проорал Федорцов прямо мне в ухо, энергично встряхивая при этом за плечи.
  Разлеплять глаза отчаянно не хотелось, все-таки спал в эту ночь я не больше пары-тройки часов, чего явно было недостаточно измотанному организму, в особенности учитывая проделанный вчера путь и все накопившиеся впечатления. Да еще виски! Черт! Я с подозрением прислушался к себе, ожидая, что вот сейчас похмельная тяжесть и головная боль разом вцепятся в меня, выпрыгнув из засады, где они до поры таились, терпеливо ожидая, когда я приду в сознание. Но, как ни странно, никакого дискомфорта и неприятных ощущений я не уловил. Удивительное дело, выхлестали вчера на двоих литр без закуски и ничего. Никаких последствий на утро, не смотря даже на недосып. Виски что ли у буржуев как-то там особенно очищают, или вчерашний адреналин попросту сжег весь употребленный алкоголь вместе с вредными примесями. Не знаю. Но, как бы там ни было, никакой похмельной разбитости не ощущалось. Глаза, да, слипались, требуя подремать еще хотя бы часок, а в остальном и мышцы, и пробудившийся-таки наконец окончательно мозг функционировали вполне прилично.
  - Подъем, лежебока! Хватит дрыхнуть, пора работать! Или ты думаешь я тебе буду платить за то что ты репу в гостинице плющишь?! Подъем!
  Черт бы побрал этого Фиму! Ну что ему, сволочи, неймется?! Ну хочешь ты работать, так иди, работай, только к другим не приставай, трудоголик хренов! От работы, между прочим кони дохнут, не то что человеки, нежные и ранимые создания! Хотя в одном он абсолютно прав, не знаю, кто конкретно будет платить за шокирующие обывателя снимки ему, а вот лично мне платит действительно он. Причем платит живыми деньгами из своего собственного кармана. Так что дружба дружбой, а босс сейчас Фима, и раз он говорит, что пора работать, значит надо вставать и идти работать. Даже если не очень хочется. Точнее совсем не хочется... Но ничего не поделаешь... С горестным стоном я поднялся и побрел в ванную.
  - Так, лодырь, слушай сюда! - радостно крикнул мне уже из служащего прихожей тесного коридорчика фотограф. - Быстро приводи себя в порядок, кофе с бутербродом на столе. Видишь, как я о тебе забочусь? Лично завтрак приготовил! Цени!
  Я что-то неопределенное пробурчал в ответ, к завтракам, которые готовят подобные моему однокласснику типусы, я отношусь с непреходящим подозрением, что мешает мне до конца прочувствовать всю бездну благодарности за проявленную заботу.
  - Ну ладно, ты пока наслаждайся, а я вниз, поболтаю с портье, может, удастся раздобыть тачку. Не пешком же ноги бить по горам!
  Я в ответ снова буркнул нечто невнятное, что при желании можно было расценить как благодарность за заботу, или наоборот бессильное проклятие угнетенного рабочего класса угнетателю.
  - Ладно, ладно! Можешь не благодарить! - жизнерадостно донеслось из прихожей.
  Фима явно выбрал для себя первый вариант толкования моего нечленораздельного ответа.
  - И не затягивай, итак продрыхли все утро! Пять минут, и ты внизу в полной боевой! Только, смотри, опять не усни - уволю без выходного пособия не сходя с места, как не состоящего в профсоюзе!
  - Вот так всегда. Нет чтобы с человеком ласково обращаться, нежно. Одни только угрозы, - с горестным вздохом сообщил я хлопнувшей за приятелем входной двери, и по-стариковски шаркая ногами продолжил путь в ванную.
  Вода из крана, конечно же, не текла. Ни горячая, ни холодная, я ностальгически вздохнул, вспоминая про себя уютную московскую квартиру, где если уж отключали воду, бывало, что греха таить, то по-крайней мере не всю сразу. Либо горячая, либо холодная всегда присутствовали, привнося в повседневную жизнь изрядную долю комфорта. Здесь не было никакой. Все водоснабжение города шло через расположенные севернее грузинские села, и там естественно не преминули сделать соседям маленький, но чрезвычайно приятный сюрприз, перекрыв трубы. Это, конечно, не столь печальное событие, как артиллерийский обстрел, но на бытовом уровне тоже, та еще диверсия. Приятного, доложу я вам, очень мало. Умываться предлагалось зачерпывая теплую, комнатной температуры воду из стоящего тут же железного бака. Черпак лежал на эмалированной крышке, и тусклый свет шестидесятиваттной лампочки дробился об его начищенную блестящую поверхность, насмешливо мне подмигивая, что съел, фрукт столичный? А вот попробуй-ка простой провинциальной сермяги! Еще раз глубоко вздохнув я с отвращением зачерпнул из бака воду и подумав секунду вылил себе полный ковш прямо на голову. А что? Очень даже способствует окончательному пробуждению, переходу из мира иллюзий в повседневную, так сказать реальность.
  Умывание меня изрядно взбодрило, а остывший кофе и бутерброд состоящий из ломтя черствого хлеба и сыра, окончательно примирили с окружающим миром. Кофе был отвратительный - растворимый, да еще залитый кипятком добытым с помощью дешевого китайского кипятильника который умудряется вскипятить всегда ровно полстакана воды, оставляя ее на дне абсолютно сырой. Хлеб едва кусался и отдавал плесенью, а сыр имел явственный кислый привкус. Но даже такой завтрак пришелся сейчас весьма кстати, влив в мое измученное тело изрядный заряд бодрости и оптимизма. Что ж, отведенные на сборы пять минут давно прошли, так что самое время поспешить вниз, посмотреть, как там наш великий фотограф. Подхватив прислоненный к углу громоздкий штатив, я хлопнул дверью номера и затопал своими разношенными кроссовками по лестнице.
  Фима к моему появлению уже вполне дружески беседовал с давешним ночным портье до сих пор еще не сменившимся с дежурства. Когда я вывалился в холл, оба покатывались от хохота и хлопали друг друга по плечам с непосредственностью давних приятелей. Вот тут следует отдать моему однокласснику должное, что-что, а заводить повсюду друзей, когда это необходимо он умеет. Кажется нет такого человека на свете, к которому он не смог бы безошибочно подобрать индивидуальный ключик в течение всего нескольких минут. И тут не играют роли ни возраст, ни пол, ни социальное положение. Фима убийственно эффективен со всеми. Вот, пожалуйста, этот молодой осетинский парень, чем-то неуловимо похожий на итальянца, как я их себе представляю, уже держит его на сто процентов за своего. Увидев меня, Фима оборвал смех и замахал рукой, давай сюда, мол.
  - Познакомься, Ацик. Это мой друг и помощник Андрей. Мировой парень. Только порой чересчур серьезный. Он, кстати, служил где-то в этих местах, когда был молодой.
  По смуглому лицу осетина облачком пробежала легкая тень. Ох, не стоило Фиме упоминать о моей службе, не стоило. К военным тогда тут относились очень неоднозначно. С одной стороны мы пытались по мере сил оказать какую-то помощь местным. Причем как-то так изначально сложилось, что к осетинам солдаты относились всегда добрее, человечнее, считая главными виновниками вражды двух народов грузин. Но связанные по руками и ногам приказами из Москвы военные частенько вынуждены были обманывать доверие поверивших в нашу защиту людей. А для осетина нет хуже преступления, чем не сдержанное мужчиной слово. Разве может мужчина не отвечающий за свои слова продолжать и дальше считаться мужчиной? Ведь ведет он себя, как женщина, обещает одно, делает другое. А потому заслуживает такой человек лишь презрения. Так, по-крайней мере было здесь принято считать семнадцать лет назад, хотя, думаю, вряд ли эти понятия с тех пор поменялись. Ну и плюс к вышесказанному еще тот немаловажный факт, что находились в то время солдаты, которые уже демобилизовавшись оставались здесь же немного повоевать, заработать себе стартовый капитал для ожидающей дома гражданской жизни. Таких охотно принимали обе стороны, нуждавшиеся позарез в хоть как-то обученных бойцах, но деньги платили только грузины, у осетин их тогда просто не было. Потому и воевали наемники из наших в основном на грузинской стороне, что никак не могло способствовать развитию доверительных отношений между местным населением и военными. С тех пор прошло много лет, но у местных на такие вещи очень хорошая память. Так что зря Фима приплел в разговор мою службу, очень зря... Надо бы как-нибудь на досуге объяснить ему что к чему, а то так и будет козырять этим фактом, думая, что он расположит к нам аборигенов. Ага, расположит, как бы не так...
  Однако, портье быстро взял себя в руки, а может мне просто померещилась эта секундная заминка. Ведь когда сам уверен в чем-нибудь, то все происходящее подгоняешь под свою теорию. Может молодой осетин и не подумал ни о чем таком, а я уже ощетинился, выпустил колючки как еж.
  - Ацамаз, - он глянул мне в лицо спокойно и прямо с дружелюбной улыбкой, темные глаза весело блеснули.
  - Андрей, - пожал я протянутую руку.
  Его ладонь была сухой и крепкой, рукопожатие в меру сильным и энергичным. Мне это понравилось. Терпеть не могу вялые, потные ладошки, которые оставляют на твоей коже противное мокрое ощущение.
  - Ну вот, познакомились. Молодцы! - балагурил Фима. - Хорошо бы еще того, - он хитро улыбнулся щелкнув себя по горлу пальцами. - Выпить за знакомство! Но, к сожалению дела, работа... Так что как-нибудь в другой раз. Андрюха, ты чего такой квелый? Не выспался?
  - Выспишься тут с вами, как же, - недовольно проворчал я. - Одни придурки стреляют всю ночь. Другие дрейфят и со страху надираются в дрезину... Достали...
  Ацамаз и Фима одновременно расхохотались, звонко, по-доброму.
  - Слыхал, Ацик, это он в мой огород камень кинул, - захлебывался жизнерадостно Фима. - Типа я всю ночь пил со страху! А сам поллитра вискаря выжрал за милую душу просто из любви к искусству! Совсем не боялся ничего, герой!
  Портье смеялся, слушая Фимину болтовню, и от этого смеха уже всерьез казалось, что ночное происшествие действительно было не более, чем забавной шуткой.
  - Ладно, хватит, балагурить, - оборвал сам себя Фима. - Андрей, я тут договорился с Ациком. Сейчас подъедет его друг. Отвезет нас с тобой на позиции, где дежурят городские ополченцы. Ацик говорит, там и грузины совсем рядом стоят, прямо напротив. С полкилометра всего, так что может быть и их снимем, если повезет.
  - С полкилометра всего, - мрачно повторил я, лихорадочно вспоминая дальность прямого выстрела из снайперской винтовки.
  Четыреста с чем-то метров... Если мне память не изменяет, то четыреста шестьдесят, а может четыреста сорок... Самому снайперить никогда не приходилось, но приятельствовал я когда-то с нашим штатным снайпером. Одного призыва мы с ним были, да и по характеру схожи. Дружили, можно сказать. С тех пор и помню кое-что, да и подержать в руках эсвэдэху за время службы не раз удавалось, пару раз даже стрелял. Отдача там сильная, как лошадь копытом в плечо лягает... Вот только настоящему снайперу для верного выстрела это отнюдь не помеха. А если там полкилометра между позициями, то ему даже напрягаться внося поправки не придется, с комфортом, прямо из своего окопа может на выбор по той стороне щелкать. Вот хохма-то будет, если мы в их сторону объективом фотоаппарата светанем, а нам в ответ гостинец в свинцовой оболочке прилетит. Эх, Фимка, куда же ты лезешь, родной, куда тебя черт несет?
  Мои невеселые раздумья были прерваны появлением жизнерадостного осетина с буйной шапкой черных как смоль волос на голове и модной трехдневной небритостью на скулах. Одет парень был по последней местной моде: заправленные в армейские берцы камуфляжные штаны и выгоревшая на солнце, когда-то бывшая черной футболка, поверх футболки был накинут серый жилет с множеством накладных карманов. Не стандартная армейская разгрузка, но какой-то ее гражданский вариант.
  - О, привет, Рауль! Долго ты добирался! Люди уже ждать устали! - расплываясь в улыбке завопил наш портье выскакивая из-за стойки навстречу вновь прибывшему.
  - Здорово, Ацик! Давненько тебя не видал! - шагнул ему навстречу гость.
  Пожав протянутые руки они обнялись, хлопая друг друга по спине. Странно, обычно я несколько неприязненно отношусь к подобным проявлениям чувств между мужчинами, как-то это все смотрится нарочито, наигранно. Но сейчас в глазах обоих парней светилась такая искренняя радость от встречи, что все выглядело удивительно к месту, я даже сам невольно улыбнулся, глядя на них.
  - Вот, знакомьтесь, это Рауль, - подвел к нам черноволосого Ацамаз. - Рауль лучше всех знает все дороги и посты. Он сам ополченец, через два дня ходит на пост дежурить, у него и оружие есть, - с явной гордостью за друга, прибавил портье.
  Ополченец пожимал нам руки и смущенно улыбался, видно было, что хоть восторг младшего товарища и приятен ему, но все же он предпочел бы, чтобы эти чувства в присутствии незнакомых людей его друг не проявлял столь явно.
  - Рауль, так звали сына Атоса из "Трех мушкетеров", - не преминул заметить при знакомстве Фима.
  Ополченец настороженно глянул на него, понятно было, что бессмертное творение Дюма он не читал и теперь мучительно пытался сообразить сказали ему что-то хорошее, или наоборот смертельно обидели. И как собственно на это следует реагировать?
  - Это был очень смелый молодой человек. Храбрый и умелый воин, - поспешно пришел я на помощь уже раздраженно прикусившему губу горцу, одновременно показывая за спиной Фиме кулак. - У вас одинаковые имена, только тот был француз, а ты осетин.
  - Осетины, лучше французов! - сверкнул белозубой улыбкой Рауль, довольный, что затруднение разрешилось само собой. - Поехали, я покажу вам настоящих героев. Не из книг, из жизни.
  - Поехали, - поспешно согласился Фима. - Мы только этого и ждем.
  - Уж и сказать ничего нельзя! - шепнул он мне пока мы вслед за ушедшим вперед ополченцем пересекали гостиничный холл. - Что я виноват что ли, что у них имена такие будто они все при французском королевском дворе воспитывались.
  - Ну во-первых не все, - так же шепотом ответил приятелю я. - А во-вторых, имей в виду, здесь народ горячий и непосредственный. Если чем всерьез обидишь, кишки выпустят и не посмотрят, что ты московский перец и великий фотограф. Так что имей в виду, со словами надо быть осторожнее. Они к тебе всегда со всей душой, но обидеть их тоже раз плюнуть, одного неправильного слова хватит.
  - Да понял я, понял, не гунди, - обиженно дернул подбородком Фима прибавив шагу и вырвавшись вперед.
  Я хмыкнул скептически в его удаляющуюся спину и потопал следом волоча на плече массивный штатив. Интересно, на хрена ему эта бандура. Он что, всерьез рассчитывает, что в окопах ему позволят ее развернуть? Наивный! А имена здесь у людей и впрямь интересные. Больше половины республики Альберты, Эдуарды, Раули, Эльзы, словно и впрямь попал не в дикие горы, а в просвещенную комфортную Европу. Причем эти явно европейские имена вполне непринужденно соседствуют с традиционно кавказскими Ацамазами, Сосланами и Казбеками. Никто из местных не видит в этом никаких противоречий. А если спросить их об этом, то не особо сомневаясь любой вам гордо заявит, что это древние аланские имена, которые просто заимствовали когда-то у великого народа жалкие и слабые англичане, немцы и французы. Вот такие здесь понятия о древней истории. Каждый осетин с малолетства знает о Великой Алании, с грозной силой воинов которой приходилось считаться когда-то не только ближним соседям, но и далекой Византии, и гордой заносчивой Персии. А свой собственный род любой осетин обязательно возводит к династии знаменитых победами и храбростью бойцов, а порой и к самим сказочным детям Солнца, легендарным кавказским богатырям - нартам. Может это и правильно, гордиться своими корнями, постоянно ощущать за спиной величие давно погребенных историей предков, каждый день, каждую минуту жить так, чтобы быть достойным их памяти. Может быть именно вот этой вот "дикости" так не хватает нам русским, давно позабывшим в большинстве своем какого мы роду и племени, кто стоит за нашей жизнью на этой земле, чья осененная веками мощь и слава, создали теперешнюю Россию.
  Увлеченный своими мыслями я чуть было не налетел на остановившегося в дверях, поправляя висящий на плече кофр, Фиму. Тот недовольно зашипел, особо напирая на то, что глаза надо при ходьбе держать открытыми, даже если спишь на ходу. Я что-то беззлобное ему ответил, похлопав дружески по плечу. Не хотелось сейчас переругиваться, пусть даже и в шутку. Не то было настроение. Фима кажется тоже это почувствовал, потому что быстренько ворчать прекратил. Рауль тем временем уже открывал водительскую дверцу лихо припаркованного прямо на тротуаре защитного цвета армейского "уазика" со снятым брезентовым тентом. Машина была, судя по всему, видавшей виды, посеревшей от пыли и какой-то потрепанной, что неизбежно проявлялось в неприметных на первый взгляд мелочах: продавленных и кое-где продранных сиденьях, облупившейся краске, царапинах, стершихся металлических шильдиках под ручками и кнопками на торпеде...Однако против ожидания, завелось это чудо техники легко, с пол оборота, фыркнуло, чихнуло простужено и ровно затарахтело мотором. Рауль обернулся к нам, не сговариваясь устроившимся вдвоем на заднем сиденье, и заразительно улыбнулся.
  - Ну что, путешественники, поехали?
   - Куда ты нас решил отвезти? - поинтересовался Фима. - Нам надо прямо на передний край. В окопы.
  - Туда и поедем, - заверил его Рауль. - Давно пора в газетах напечатать фотографии наших героев. Рассказать всему миру, что здесь творится, а то грызуны уже совсем оборзели.
  - Грызуны? - Фима недоуменно глянул на нашего водителя.
  - А! - хлопнул тот себя по лбу растопыренной пятерней. - Вы же не знаете! Это мы так между собой грузинов прозвали. А что, похоже выходит... Грузин - грызун... почти одно и то же...
  Фимой не сдержавшись хихикнул:
  - Действительно, забавно выходит, надо будет запомнить на будущее, блеснуть при случае эрудицией.
  - Ну, а я что говорю?! - вновь сверкнул улыбкой водитель. - Ладно, поехали!
  "Уазик" резво поскакал вперед, по залитым солнечным светом блестящим тенистой зеленью деревьев улочкам. Из центра мы выбрались довольно быстро, многоэтажные дома все чаще разбавлялись частной застройкой. Хотя надо сказать частный сектор тут выглядел довольно богато, дома в основном двухэтажные, добротные, с обязательными внутренними двориками обнесенными высокими глухими заборами. Через заборы тут и там перевешивались ветки фруктовых деревьев, плети декоративного винограда, еще какие-то незнакомые мне ползучие растения, создавая эффект благодушного покоя и умиротворенности, рождая в памяти образы тихих помещичьих усадеб на берегу неспешных рек, фантазийных беседок, праздности и достатка. По-крайней мере у меня были именно такие ощущения. Однако мирные пейзажи довольно быстро закончились.
  Завернув на мигающем желтым светом нерегулируемого перекрестка светофоре, мы оказались совсем в другом районе. Обшарпанные, облезлые хрущевки будто сдавили узкую полоску асфальта с двух сторон, практически не оставив места для тротуаров, нависли закрывая своими уродливыми телами небо. Здесь уже отчетливо чувствовалось грозовое дыхание происходящих в городе событий. Оно было повсюду, в наглухо зашторенных давно не мытых окнах, в настороженных взглядах редких прохожих, в заложенных полиэтиленовыми мешками с песком входах в подвалы домов...
  - Сюда часто грызуны стреляют, - подтвердил мои предположения наш водитель. - Сейчас сами увидите, справа дом будет. Я покажу.
  И он действительно нам показал. Не знаю какой снаряд или ракета может произвести подобные разрушения. Но у пятиэтажки с правой стороны дороги, просто отсутствовал угол. Будто кто-то взял и срезал ножом кусок слепленного из пластилина игрушечного домика. Причем срезал не весь сверху донизу, а только в середине. На уровне второго и третьего этажа угол дома был начисто выбит, обвалившиеся расколотые кирпичи, неровной горкой лежали внизу. В черную зияющую прореху бесстыдно просвечивали стены с веселенькими голубыми обоями. На втором этаже даже был виден колченогий обеденный стол и рядом с ним опрокинутый стул. Интересно, что сталось с хозяевами этих квартир? Где они теперь? Были ли они дома в тот момент, когда грузинский снаряд ударил в стену обрушив ее? Мы с Фимой пораженно молчали, не в силах оторвать глаз от этой картины, а Рауль продолжал рассказывать:
  - Такое здесь часто бывает. Два дня назад мина пробила крышу и два перекрытия насквозь и так и не взорвалась. Теперь люди живут, а у них в полу дырка, можно в любой момент вниз заглянуть, посмотреть, что там соседи внизу делают. Прикольно, правда?
  - Ага, обхохочешься, - замогильным голосом отозвался Фима.
  Похоже утреннее бодрое расположение духа от увиденного здесь начало его стремительно покидать.
  - Если не верите, я вас отвезу. Сами посмотрите, - неверно истолковал мрачный тон фотографа Рауль.
  - Нет, нет, мы верим, конечно. Поехали, не стоит задерживаться, - поспешил я отказаться от заманчивого предложения.
  - Люди бояться оставаться в городе. За семьи свои бояться, за детей, - плотно сжав губы в тонкую суровую складку, говорил меж тем Рауль. - Нет, мужчины наши ничего не бояться. Надо будет, мы грызунам быстро покажем их место. Не раз уже показывали. Но вот за жен, за детей страшно. Все стараются сейчас семьи в Россию отправить, если родственники там есть, вообще хорошо. Но даже если родственников нет, тоже отправляют. Так все равно безопаснее. Здесь с каждым днем все хуже. Не кончится это добром. Но если что, грызунам тут ничего не обломится, разве что такие шикарные п... какими они уже давно не огребались.
  Меж тем мы проскакиваем очередной дом, и я замечаю на месте одного из оконных проемов четвертого этажа дыру с черными оплавленными краями и неровно торчащими вокруг обломками кирпичей. Почему-то я сразу понимаю, что причина отнюдь не возникший по неосторожности хозяев пожар. Вскоре дома кончаются, обрываясь несколькими одноэтажными халупами, не то дачами, не то кошарами для скота, но явно уже не пахнущими жильем, заброшенными, запустелыми. Все, город кончился. С лихим визгом тормозов, взметнув в воздух целую тучу пыли наш железный конь, сворачивает на ухабистую проселочную дорогу.
  - Так ближе добираться к постам, - поясняет наш проводник вцепившись в дергающийся руль. - Чуть-чуть потерпите, через десять минут будем уже на месте.
  Ничего ответить ему ни я, ни Фима не можем чисто физически. Болтанка такая, что даже вцепившись обеими руками в стойки машины, все равно рискуешь вылететь на особенно душевной колдобине. Стоило бы, наверное, сбросить скорость, а то неровен час и впрямь гробанемся.
  - Шеф, нельзя помедленнее? Аппаратуру растрясешь! - ору я перегнувшись через спинку переднего сиденья, пытаясь перекричать рев мотора и свистящий в ушах ветер.
  - Нет, - машет из стороны в сторону лохматой башкой Рауль. - Тут уже грызуны нас видят. Обстрелять могут. Вон слева холм! Там у них наблюдательный пункт и минометная батарея с той стороны ската.
  Вот так вот! Теперь мне уже больше не кажется, что нас трясет так уж невыносимо, положа руку на сердце, скажу, что можно было бы даже прибавить. А то плетемся, как черепаха, а на холме, возможно уже наблюдает за нами в бинокль корректировщик с минометной батареи, прикидывая, на каких установках прицела нас вернее накрыть. Суматошные мысли запрыгали в голове в такт ухабам, то взмывая вверх, то проваливаясь стремительно, как на американских горках. А ведь грузинам в самый раз грохнуть сейчас по нам минометами. Они же оттуда не видят, кто едет в машине, а по армейским понятиям "уазик", это всегда привилегия начальства, так что чем не заманчивая цель? Чертов проводник, надо было заранее предупредить, пошли бы пешком. В жопу такие удобства, ничего страшного, не постирались бы ноги и не отвалились, тут всего-то километра три. Еще несколько минут я отчаянно проклинал и собственное легкомыслие, и коварство Рауля неизвестно из каких соображений рассказавшего нам об опасности слишком поздно, и Фиму соблазнившего меня на эту поездку. Фиму особенно, пусть бы урод засунул себе эти баксы... в ухо! Да, именно туда! На черта они нужны, если из-за них можно потерять жизнь? Небось на тот свет-то их с собой не заберешь. Вот сейчас, вот именно в эту самую секунду грузинский наблюдатель там на высотке с плоской, словно ножом срезанной вершиной, удивленно отнимает бинокль от глаз и тянется к гарнитуре стоящей рядом рации, чтобы передать на батарею координаты засеченных целей. Господи, ну пусть он нас не заметит, пусть у них не окажется мин, или заклинит разом все минометы. Ну сделай так, чтобы они по нам не стреляли! Ну что тебе стоит!
  Дорога с разбегу нырнула в чахлую рощицу из деревьев с обрубленными поломанными верхушками и расщепленными, измочаленными стволами. Вокруг беспорядочным ворохом валялись ветки с пожелтевшей листвой, сорванные с деревьев скрученные огненным жаром посеревшие листья, одуряюще пахло смолой и древесными соками.
  - Все, приехали, машину здесь оставим. А дальше пешком, - объявил наш проводник глуша двигатель.
  "Пронесло, - облегченно вздохнул я. - Подействовала отчаянная молитва, не стали стрелять".
  - Странные тут у вас деревья, все какие-то растрепанные, - недовольно заявил оглядевшись по сторонам Фима. - Ураган что ли недавно прошел?
  Профессиональный фотограф в душе моего одноклассника явно негодовал при виде столь бездарно испорченной натуры. Фон и в самом деле был не ахти какой, не для задуманных героических сцен.
  - Нет, не ураган, - усмехнулся углом рта Рауль. - Гаубицы. Там за горой грузинское село. Вот там рядышком и стоят. Так чтобы нам их из-за горы не достать, а они сюда запросто добивают. Вот, когда неточно прицелятся, все сюда в рощу и влетает.
  - Ну ни хрена себе, - округлил глаза Фима. - И ты не боишься здесь свою машину оставлять? А ну как сейчас опять стрелять начнут, да прямо тебе в тачку снаряд попадет?
  Рауль лишь беспечно махнул рукой.
  - Нет, не попадет, она у меня заговоренная! - и добавил, увидев, что Фима непонимающе трясет головой: - Да шучу я. Сейчас обстрела не будет, артиллеристы у них днем отсыпаются. Ночью стреляют, когда их разведка и корректировщики к нашим постам вплотную подходят. Днем разве что минометами могут ударить, и то вряд ли. Ладно, пойдем, нечего стоять. Только за мной точно по следам идите, там впереди наши мины ставили, на всякий случай, так что смотрите, шаг в сторону и подорваться можно.
  - Вот спасибо хорошо, - нервно вздрогнул Фима. - А ты сам-то дорогу точно помнишь, Сусанин.
  - Э-э, не бойся, все нормально будет.
  - Не бойся, - передразнил его в полголоса Фима. - Легко сказать. А как не бояться, если страшно? И чего эти абреки вздумали мины у себя в тылу ставить? Совсем с ума посходили!
  Перспектива наступить на что-то взрывоопасное, похоже моего приятеля отнюдь не вдохновляла, но несмотря на это он продолжал упорно топать за Раулем, стараясь ступать точно в отпечатки оставленные его армейскими ботинками и поминутно вздрагивая от любого звука. Видимо ему все мерещилось, что это мина у него под ногой встает на боевой взвод.
  Я шел замыкающим нашей группы, причем шел на удивление спокойно. Мины меня не слишком-то волновали, в конце концов, в горной местности при отсутствии сплошной линии фронта и очаговой обороне по вершинам, вполне разумная предосторожность перекрыться со всех сторон минным полем, дабы у неприятеля не возникло соблазна под покровом ночной темноты, навестить потихоньку дежурную смену. Но, учитывая, что мины ставили испытывающие ощутимую нехватку в вооружении и боеприпасах ополченцы, вряд ли зона минирования была слишком протяженной и предельно насыщенной. К тому же смена на посту осуществлялась ежедневно, поэтому безопасные проходы должны быть всем хорошо известны. Скорее всего Рауль просто решил лишний раз пустить нам пыль в глаза, а Фима как обычно, принял все сказанное за чистую монету.
  Правда один раз мне действительно удалось заметить место, где в саперном плане явно что-то было не чисто. Не знаю уж, мина там была, или что другое, уточнять я поленился. Но что-то было обязательно, не бывает просто так, чтобы кусок лесного дерна величиной с половину квадратного метра ни с того ни с сего вдруг пожелтел и пожух, когда вокруг него точно такая же трава нормально зеленела. Явно кто-то здесь срезал верхний слой земли вместе с травяным покровом, запихал под него какой-то сюрприз и вновь положил все на место, да так неловко, что срезанный дерн не прижился вновь, превратившись в мертвую видную издалека инородную проплешину. Я даже головой покачал осуждающе, уж больно характерен был этот демаскирующий признак. В любом учебнике начальной военной подготовки об этом сказано. Если так оборудованы все их минные заграждения, то вряд ли они смогут послужить сколько-нибудь надежной преградой для врага. Впрочем чего взять с гражданских людей из которых две трети и в армии-то никогда не служили, а за оружие взялись лишь вынужденные к этому крайней необходимостью. Нет, что ни говори, но сапоги должен тачать сапожник, а пироги печь пирожник, и никак не наоборот, иначе ничего хорошего не выйдет.
  Местность постепенно начинала подниматься вверх, приобретая все более заметный уклон. По мере того, как мы взбирались все выше, окружающие нас деревья становились все реже и ниже, вскоре совсем сменившись невысокими кустами. Роща кончилась, впереди замаячила изрытая окопами и ходами сообщения вершина горы. Уже видны были торчащие над брустверами головы ополченцев, с интересом наблюдавшие за нами. Один из них сложил руки рупором, направленным в нашу сторону и прокричал, надсаживая голос:
  - Эй, кто такие? Кто идет? Говори пароль, или будем стрелять!
  - Это я, дядя Аршак! Я, Рауль! И со мной корреспонденты из Москвы! Они вас фотографировать хотят! - остановившись и набрав полную грудь воздуха завопил в ответ наш проводник.
  - Рауль! Ты что ли, шалопай?! - донеслось с позиций.
  Вот так вот, и никакой пароль не нужен. Сразу видно, что это ополченцы, в любой регулярной армии эх и вздули бы за такое разгильдяйство. А здесь ничего, все в порядке вещей. Интересно, он хоть в принципе есть, этот самый пароль, существует реально? И когда его в последний раз меняли?
  - Я! Не надо стрелять, мы идем!
  - Идите, только осторожнее, сегодня два раза снайпер утром стрелял. Мы сидим, не высовываемся, он там еще, выжидает!
  Фима ощутимо вздрогнул всем телом. Похоже это непроизвольная дрожь уже начала входить у него в привычку, так за время поездки закрепится на уровне безусловных рефлексов, и будет наш фотограф дрожать к месту и не к месту. Я нервно хихикнул, представив себе постоянно дергающегося Фиму где-нибудь на торжественной презентации, или каком-нибудь закрытом рауте для светских львиц и их львов. То-то будет смеху в столичной тусовке. А может быть эти Фимины дрыжки примут за какой-нибудь новый эксцентричный стиль. Начнут ему подражать, тоже вздрагивать по каждому удобному поводу и без. Я еще раз прыснул, вообразив обстановку очередного гламурного пати, где всех гостей по очереди передергивает. Однако, особо веселиться сейчас не стоило, не ко времени смех. Снайпер - это штука чрезвычайно серьезная. Особенно снайпер, сидящий в засаде с самого утра, уже дважды за сегодня промазавший и от того раздраженный и злой, горящий желанием реабилитироваться, в глазах сотоварищей и только и ждущий удобного случая.
  - Тут до хода сообщения всего метров пятьдесят, - успокоительно кивнул нам Рауль. - Чуть-чуть пробежимся пригнувшись и все. Вон видите там впереди куча песка навалена, вот там как раз ход сообщения и начинается. Добежите туда, а там считай уже дома.
  - Что значит добежите? - возмущенно вскинул подбородок Фима. - А ты с нами не побежишь что ли?
  - Я побегу, - успокаивающе махнул рукой Рауль. - Потом побегу. Ход сообщения узкий, чтобы друг другу не мешать, по одному бежать надо. Я последний побегу, сначала вы двое по очереди. А я потом. Прямо на кучу бегите, там ход сразу и начинается. Как добежал, прыгаешь вниз и отходишь в сторону, остальных ждешь. Просто все!
  Он улыбался во весь рот и ободряюще тряс головой, всем своим видом стараясь показать, что никакой опасности нет, что это просто такая веселая игра. А у меня от его лучащегося наигранным весельем взгляда, вдруг тоскливо заныло сердце. Вспомнилась еще армейская присказка про то, что третий ночью не прикуривает. По первому вспыхнувшему во время прикуривания сигаретному огоньку вражеский снайпер определяет, что на позиции кто-то есть. По второму целится. По третьему стреляет. В мою солдатскую бытность, снайпера по нам никогда не стреляли, но тянущегося третьим к чужой сигарете все равно всегда осекали, с мальчишеской серьезностью напоминая ему нехитрое правило. Так и сейчас. Тот кто побежит первым рискует меньше других, вражеский снайпер его разве что успеет увидеть. Второму уже хуже. Но больше всех шансов нарваться на пулю имеет последний. Тьфу, тьфу, тьфу... и не последний, а крайний. Конечно, же крайний. Не стоит в этом месте лишний раз призывать смерть, дразня ее таким одиозным прилагательным как "последний", пусть это всего лишь глупое суеверие, но куда безопаснее даже в мыслях употреблять нейтральное и безобидное "крайний". Целее будешь, проверено, причем не единожды...
  - А почему это мы должны первыми бежать?! - неожиданно заартачился Фима. - Ты здесь все знаешь, вот и беги первым, показывай дорогу!
  Рауль тяжело вздохнул устало качнув головой, на его лице прямо написано было "ну и достали вы меня, тупицы!". И я его в данном случае прекрасно понимал и поддерживал, потому не вдаваясь в объяснения прикрикнул на развоевавшегося не ко времени фотографа:
  - Делай, как сказали, дятел, раз ни хрена не соображаешь! Первым бежать безопаснее всего, поверь мне. Так что давай, не тормози! Ну, раз, два, взяли!
  Зло покосившись в мою сторону Фима скривился, явно собираясь что-то едкое возразить, но потом как-то враз передумав махнул рукой и неожиданно сорвался с места. Вот это да! Я никогда и не думал, что фотографы умеют так бегать. Видимо перспектива снайперской пули является неплохим допингом даже для абсолютно нетренированных спортсменов, надо бы предложить нашим тренерам использовать на соревнованиях это открытие, цены нашим атлетам не будет. Фима просто летел над землей, как на крыльях. Про необходимость бежать пригнувшись он конечно же напрочь забыл, или может, считал, что втиснутая в плечи голова, это и есть требуемое от него положение тела. Пыхтел он при этом, как паровоз, так что даже на финише, за пятьдесят метров от нас его было прекрасно слышно. Чуть замешкавшись возле указанной, как ориентир, кучи песка, мой одноклассник все ж таки обнаружил ход сообщения и осторожно в него слез, стараясь не запачкать при этом свои навороченные джинсы, купленные в каком-то суперзаграничном салоне модных шмоток. Рауль у меня за спиной аж языком зацокал, видя такую неповоротливость.
  - Ничего, старик, это ж наша богема, понимать надо, - ободряюще подмигнул я ему.
  Проводник вряд ли знал кто такая эта самая богема, но на всякий случай понимающе мне кивнул.
  - Ты быстрее в яму прыгай, - мотнул он в сторону хода сообщения подбородком. - Грязь не кровь, ее отстирать можно.
  - Не учи ученого.
  В тот момент я мысленно был уже на пятидесятиметровке, которую предстояло преодолеть. Уже несся по ней цепким внимательным взглядом замечая и фотографируя все вокруг. Так, значит здесь, кочка и следом за ней какая-то впадина, надо осторожно, чтобы не подвернуть ногу. Ага! А вот там, чуть в стороне небольшой пригорок, если что за него можно будет упасть, переждать минуту. Дальше неровный каменистый участок, надо будет внимательно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Жаль, что отсюда не разглядеть сам ход сообщения. Как он сделан? Какой глубины? Можно ли в него будет нырнуть с разбегу? Не окажется ли перед ним бруствера?
  А еще какой-то частью сознания я словно видел в тот момент грузинского снайпера на противоположном холме с плоской вершиной. Снайпер внимательно осматривал в бинокль линию осетинских окопов и блиндажей, подолгу останавливаясь, вглядываясь пристальнее, пытаясь засечь мелькнувшую тень, неосторожно высунувшегося из-под прикрытия ополченца, даже просто любое движение... Снайпер был раздражен своим утренним промахом и теперь горел желанием смыть чужой кровью позор своей неудачи... Он был горяч и нетерпелив, как все кавказцы, но сейчас собрал всю свою волю в кулак и ждал, ждал, когда судьба предоставит ему шанс на удачный выстрел. Любовно пристрелянная, работающая, как часы эсвэдэшка лежала рядом, дожидаясь своего часа. Можно было бы наблюдать за осетинским постом и через ее оптику, это уменьшило бы время необходимое для выстрела, но во-первых установленный на винтовке штатный прицел серьезно проигрывает биноклю по части увеличения, а во-вторых сильно сужает поле зрения стрелка. Так что для поиска цели предпочтительнее, конечно, бинокль. А схватить в нужный момент винтовку он успеет, на это не потребуется много времени, жертва никуда не уйдет.
  Что-то неприятно сжалось у меня в животе от того, что я слишком ясно увидел его: спокойного, деловитого, одетого в натовский камуфляж... Он был чем-то похож на неспешного старого мастера в заводском цеху, того, что делает свою работу привычно и неторопливо, не допуская ни малейшего брака. Такой не промажет, неожиданно ясно понял я, не промажет и не оставит мне ни малейшего шанса. Он наверняка видел, как подъезжала наша машина, может даже успел рассмотреть, сколько сидело в ней человек. А еще он никак не мог пропустить бестолкового Фиму, просто решил по нему не стрелять, чтобы без лишней суеты положить двух его спутников. Ведь ясно же, что бежать будут с того же места один за другим. Я зажмурился и как наяву представил его холодную торжествующую улыбку и левую руку, ласкающую приклад лежащей рядом винтовки. Вот сейчас, сейчас... Только я поднимусь из травы, еще даже не успев сделать первого шага... Он неспешным точным движением кладет в сторону не нужный больше бинокль, ловко перехватывает эсвэдэху, вскидывает ее к плечу, указательный палец нежно ласкает курок, а угольник прицела уже ползет по моей груди, утыкается в самую середину и съезжает чуть вниз. Самое надежное бить в живот, и попасть легче и ранение в полевых условиях, где далеко до хирурга и операционной, скорее всего окажется смертельным. Я бегу, задыхаюсь, заставляю быстрее и быстрее топтать горный склон давно не тренированные ноги, а беспощадный угольник прицела легко, играючи опережает все мои потуги убежать от него, и по щеке снайпера все шире и шире расползается улыбка. Он знает, в этот раз промаха точно не будет.
  Скверную шутку сыграло со мной не ко времени расшалившееся воображение. Ноги словно приросли к земле, напрочь отказываясь подчиняться, отказываясь двигаться, бросать тело вперед в самоубийственный рывок.
  - Ну ты чего? Чего ждешь? - шипел мне в спину Рауль.
  Сначала в его голосе слышалось только удивление, но вскоре уже прорезалась звенящими нотками и злость. А я все никак не мог справиться с взбунтовавшимися вдруг мышцами, обзывал себя последними словами, понукал, уговаривал, но все никак не мог сдвинуться с места. И чем дольше я так сидел, тем длиннее и непреодолимее казались мне эти пятьдесят метров, которые в нормальной жизни и за расстояние-то посчитать сложно. Нет, нет, встать сейчас, оторваться от такой мягкой, такой уютной земли, выпрямиться из-под прикрытия высокой травы, будет равносильно тому, чтобы самому подставить голову под топор палача и нет такой силы, которая заставила бы меня это сделать. Пусть считают трусом, пусть думают обо мне, что хотят, зато я останусь живым и невредимым. Если им так хочется, пусть сами лезут в эти окопы, сами проводят съемки. А мне и тут хорошо, я и тут вполне их могу подождать...
  - Эй, русский, скажи сколько время? - подобравшийся вплотную Рауль несильно ткнул меня под ребра большим пальцем.
  - Что? - захваченный своим страхом я даже не понял о чем он спросил.
  - Время сейчас, говорю, сколько? Часов у меня нет, понимаешь? - невозмутимо повторил ополченец.
  - Время? Ах, да, время... - я засуетился, зашарил руками по карманам в поисках мобильника, не сообразив, что можно просто глянуть на наручные часы на запястье.
  Интересно, зачем ему понадобилось узнать время? Да где же этот чертов мобильник? Куда я его засунул? Стоп, у Рауля же у самого часы на руке. Вон они, нормальные часы, здоровенный циферблат, "Командирские", или еще какие-то в этом роде... Так какого рожна он тогда ко мне пристал?
  - Что, русский, отпустило немного?
  Рауль откровенно скалился, глядя мне в лицо.
  - Да ладно, не ищи больше, не надо уже!
  - Блин, что-то я в самом деле... как-то... - страх никуда не исчез, просто спугнутый отвлекшими меня от него поисками телефона, перестал быть таким оглушающим, всеобъемлющим.
  Рауль расчетливо заданным вопросом вырвал меня из-под его контроля. Начни он сейчас меня тормошить, орать на меня, требуя бежать вперед, и я бы только глубже нырнул в пропасть охватившего меня ужаса. Молодой осетин поступил, как тонкий психолог, заставив меня отвлечься, забыть на миг о владевшем мною испуге. Выходит он был так заметен... Черт! Надо же было так опозориться. Я почувствовал, как щекам становится невыносимо жарко, следом запылали огнем кончики ушей. Я сидел уставясь на примявшуюся под ногами траву и сбитые носки своих кроссовок, не решаясь взглянуть на расположившегося рядом проводника.
  - Ничего, со всеми бывает, - произнес он неожиданно дружелюбно, хлопая меня рукой по плечу. - Не боятся только дураки. Вот твой друг не испугался, потому что не понял ничего. А ты понял. Потому тебе и страшно. Это ничего, я раньше тоже боялся, а потом привык, ничего, и ты скоро привыкнешь...
  Я благодарно кивнул, в тот момент я был весь преисполнен теплых чувств к этому молодому парню, так деликатно, стараясь лишний раз не обидеть утешавшему меня. Я хотел ему рассказать, что и в самом деле все понял, и от того испугался, хотел сказать, что он все верно угадал, и еще, что я не хочу привыкать к этому страху, не хочу, чтобы в меня постоянно целился снайпер, не хочу, чтобы ночью артиллерийские снаряды падали вокруг моего дома, не хочу чтобы кто-то хотел меня убить, не хочу... Я еще много чего хотел ему рассказать, мысли нестройными обрывками теснились в голове, пытались оформиться в слова... Но он прервал меня, тихо, но настойчиво сказав:
  - А теперь надо идти. Поговорили, и хватит. Давай, соберись, и не забывай пригибаться, когда будешь бежать.
  Я вздрогнул, осознавая, что преодолеть это короткое простреливаемое снайпером расстояние мне все же придется, но налетевшего порыва душевного благородства еще хватило на то, чтобы предложить:
  - Может ты первым пойдешь?
  Сказал и тут же пожалел об этом. А вдруг он согласится? Тогда меня точно убьют. Уже без всяких вариантов. Но Рауль лишь отрицательно мотнул головой.
  - Ты гость, значит, тебе и идти первым. К тому же я моложе, гораздо быстрее тебя побегу, попасть будет труднее.
  Я кивнул, собираясь с духом. Была бы честь предложена. Но и в самом деле, хватит тянуть. Чему быть, того не миновать. Несколько раз глубоко вдохнув и не давая себе больше времени на раздумья, я стремительно сорвался с места и стрелой полетел вперед Ну это, конечно, только мне казалось, что я лечу стрелой. Представляю как жалко смотрелся мой бег со стороны. А вы попробуйте после пятнадцати лет перерыва, в течение которых вы бегали максимум чтобы успеть заскочить в трогающийся с остановки автобус, показать класс в спринтерском забеге. Что слабо? Ну то-то...
  Сначала я собирался бежать зигзагами, так, как бегали под вражеским огнем герои многочисленных фильмов о войне, но быстро отказался от этой идеи. Еще не хватало, чтобы меня занесло где-нибудь на очередном повороте. Шлепнешься на усеянном каменными булыжниками склоне, потом костей не соберешь. И никакой пули не надо, сам по себе переломаешься. Ветер насмешливо свистел в ушах, глаза заливал выступивший на лице пот, а вожделенная песчаная куча придвигалась отчего-то крайне медленно, словно нехотя. Скорость моего движения вовсе не соответствовала прилагаемым усилием. Внутренне я все время ждал выстрела, злого взвизга рвущей воздух пули и тупого удара в тело, означающего, что я убит. Своей пули не услышишь, гласит немудрящая солдатская присказка. Если слышал выстрел, или свист пролетевшей рядом маленькой свинцовой смерти, не бойся, по тебе уже промахнулись, и теперь ты однозначно останешься жив. До следующего выстрела. Я прекрасно знал все это, знал про скорость звука, и больше чем вдвое превышающую ее скорость пули, выпущенной из снайперской винтовки, все знал и понимал холодным рассудочным умом, и все равно мучительно ждал выстрела. Был просто уверен, что он должен обязательно прозвучать.
  Вот и ориентир, неестественно желтая слежавшаяся куча песка. Где же вожделенный ход сообщения? На долю секунды я запаниковал, понимая, что никакого хода нет, а может есть, но я его не вижу. Страх пронзил сердце холодной иглой, и почти тут же я его заметил. Он начинался чуть дальше кучи и его полуобвалившиеся склоны так густо заросли травой, что практически сливались с окружающей растительностью. Сам ход сообщения представлял из себя узкую траншею, небрежно вырытую видимо уже давно, так как в некоторых местах земля осыпалась вниз, еще уменьшая и так небольшую ее глубину. Никаких перекрытий и упоров вдоль стен. До этого познания в инженерном деле тех, кто оборудовал здесь позиции, не дошли, а может быть просто лень взяла верх над стремлением к безопасности. В любом случае какое-никакое укрытие траншея из себя представляла, и, что самое приятное, до нее оставалось не больше десятка метров. Три последних, тьфу ты, крайних, отчаянных прыжка, и я буду в относительной безопасности. Тут же глубоко внутри появилась железная уверенность, что вот именно сейчас грузинский снайпер и выстрелит. Воображение тут же услужливо подсунуло мне картину валящегося по инерции в траншею уже мертвого тела с простреленной грудью. Я отмахнулся от назойливого видения и нажал еще, будто пришпоренный наездником жеребец на скачках.
  Последние несколько метров я щучкой пролетел по воздуху головой вперед и бухнулся на мягкое покрытое песком дно траншеи, распластанной лягушкой, с размаху ткнувшись мордой в осыпавшуюся стенку. Выстрела так и не было. Осознав это, я поднял перепачканное лицо на удивленно глядящего на меня Фиму и счастливо рассмеялся.
  - Ты чего? - подозрительно спросил меня одноклассник, на всякий пожарный отодвигаясь подальше, мало ли чего можно ждать, от хохочущего неизвестно над чем придурка.
  - Так, ничего... погода хорошая, - всхлипнул я в ответ, пытаясь унять распирающий меня изнутри нервный смех.
  - Ну-ну, погода... - настороженно протянул Фима. - Смотри, вон Рауль бежит. А скачет-то как, что твой горный козел!
  Я приподнялся и аккуратно выглянул наружу, чуть приподняв голову над краем траншеи. Молодой осетин действительно несся к нашему укрытию внушающими уважение скачками, на ходу он бросался в разные стороны, сбивая возможным стрелкам прицел. Причем выходило это у него как-то красиво и грациозно, как заученный и тщательно отрепетированный танец. Каждое движение было экономным и точным, вовсе не рождая того ощущения расхлябанности и дряблости, какое вызывал бег того же сопевшего у меня за плечом Фимы.
  Рауль уже преодолел почти половину отделявшего его от нас расстояния, когда вдруг прямо из-под его ноги брызнул во все стороны осколками булыжник. Я замер, силясь понять, что же это такое было, и тут все объясняя и ставя на свои места со стороны грузинского холма докатился хлесткий щелчок винтовочного выстрела. Даже не оборачиваясь я почувствовал, как испуганно присел пряча голову, стоявший у меня за спиной Фима. Ополченец же, казалось, не обратил на выстрел никакого внимания, только еще больше увеличил скорость бега, хотя я думал, что подобный подвиг уже не в человеческих силах. Он был совсем близко, и я ясно видел его плотно сжатые губы, застывшую на лице напряженную гримасу и горящие шальным огнем глаза. Еще пятнадцать метров, десять, пять... Вел я про себя неумолимый отсчет, почему же снайпер больше не стреляет? Ведь прошло уже достаточно времени, чтобы восстановить сбитый отдачей первого выстрела прицел. Валерка Колыванов, наш снайпер, москвич, как и я, умудрялся поражать на стрельбище три мишени за пять секунд, правда он и до армии увлекался стрельбой и вроде имел какой-то там серьезный спортивный разряд. Черт, почему же грузин не стреляет? Лучше бы он сейчас раз за разом молотил по бегущему Раулю, честное слово, мне так было бы гораздо спокойнее, чем терпеть вот это зловещее ожидание, когда ты знаешь, что совсем рядом всего за полкилометра отсюда, вражеский снайпер тщательно ловит в прицел фигуру бегущего человека. Решил не размениваться на быструю пальбу? Ставит все на последний прицельный выстрел? Может быть вообще у него винтовку заклинило? Может он потерял цель? Может выстрелов больше не будет?
  Выстрел все-таки щелкнул звонким ударом бича, многократно отраженный отзывчивым горным эхом. Рауль в этот момент был уже всего в двух шагах от края спасительной траншеи. Куда попал грузин я не понял, никаких видимых следов удара пули видно не было. Видно она пошла вообще в "молоко". Рауль резко затормозил у песчаной кучи. Отчетливо слышно было его хриплое, загнанное дыхание. Не торопясь, полным достоинства жестом он вскинул вверх в сторону грузинского холма правую руку и энергично хлопнул сверху по ее локтю левой, без лишних слов выражая свое мнение о грузинском стрелке. Постоял так с полсекунды и стремительно и ловко юркнул в траншею. Мгновение спустя над нашими головами протяжно свистнула пуля, а за ней долетел с грузинского холма и звук выстрела. И я, и Фима инстинктивно пригнули головы, а Рауль по-детски счастливо рассмеялся.
  - Грызуны не стрелки, а полное дерьмо! - заявил он важно поглядывая на нас. - Как вам аттракцион? Ничего побегали? Адреналин!
  И снова засмеялся чисто и звонко. Вот только нам с Фимой было совсем не до смеха. Фотограф с изрядно побелевшим лицом и дергающимся в нервном тике веком, напоминал сейчас расфокусированным взглядом с выражением типа "проглотила Таня мячик" тихого клинического идиота, только непрерывно бегущей изо рта слюны не хватало. У меня самого в голове настойчиво пульсировала, крутилась то убыстряя, то замедляя бег, словно несущаяся в колесе белка одна и таже навязчивая мысль: " А нам ведь еще обратно идти... Еще ведь обратно идти... Обратно идти... Идти... Идти..." И вот так много раз по кругу. Усилием воли, заставил себя немного связно соображать. В конце концов пока ничего страшного не случилось. Все живы, здоровы, дай бог и дальше пронесет. Поразился неожиданно пришедшей в голову мысли, и тут же озвучил ее вслух, пока опять не перебила вращающая колесо белка:
  - А вы что же, каждый раз вот так вот сюда под пулями бегаете? Грузины давно уже пристреляться должны были. Люди на посту, наверное, каждый день меняются?
  - Меняются, - разом поскучнел проводник.
  Говорил он теперь через силу, стараясь не встречаться со мной взглядом.
  - Мы обычно днем сюда не ходим, знаем, что опасно. Смена ночью всегда приходит, осторожно, по темноте. Грызуны пока еще ни разу не засекли...
  - Вот оно что... - протянул я, чувствуя, как во мне поднимается злость. - А какого же хрена ты нас сюда днем потащил? А?! Чего молчишь?!
  - Вы же снимать хотели... - жалко пролепетал в ответ Рауль. - Я думал нормально проскочим.
  - Думал он! - меня просто распирало от злости, сейчас я готов был разорвать стоящего передо мной осетина на куски, вцепиться в него зубами, бить его курчавой головой об стенку траншеи, вымещая свой страх, выплескивая все только что пережитое.
  - Вот именно, Рауль. Как ты мог так безответственно поступить? Ладно сам под пули полез, а если бы застрелили кого-то из наших гостей, не дай бог, конечно. Тогда что было бы?
  Спокойный рассудительный голос прозвучал настолько неожиданно, что я чуть было не подпрыгнул на месте. Из-за поворота траншеи показался невысокий бородатый мужчина с большим, нависающим над губами носом. На плече его болтался стволом вниз автомат Калашникова абсолютно не вязавшийся с поношенным пиджаком и расстегнутой кремовой рубашкой под ним. Вид у вновь прибывшего был отнюдь не воинственным, так должен был выглядеть сельский учитель, или агроном, тихий и незлобивый маленький человечек, который не обидит и мухи. Оружие в сочетании с этим образом казалось явной нелепицей. Тем не менее оно было, я даже отметил про себя, что в автомат вставлена скрученная синей изолентой спарка магазинов, изобретение солдатской смекалки, существенно экономящее время при перезаряжании. Надо только постоянно помнить, о нежелательности стрельбы с упором магазина в землю, иначе забитый грязью второй магазин обязательно отомстит за проявленную небрежность осечкой и перекосом патрона.
  - Дядя Аршак! - радостно вскинулся было Рауль, но тут же вновь виновато опустил голову.
  - Здравствуй, здравствуй, племянник, - укоризненно покачал головой бородатый. - Не ожидал от тебя такой безответственности.
  - Э... простите, - неожиданно вклинился в беседу двух родственников несколько оживший Фима. - Не надо его обвинять. Это мы сами попросили, чтобы он отвел нас на позиции. Мы журналисты из Москвы. Будем делать фоторепортаж про вашу республику, и нам нужны фотографии настоящих ополченцев.
  - Репортаж, это хорошо, - задумчиво кивнул бородач. - Что ж, будем знакомиться. Моего слишком горячего племянника вы уже знаете, а я начальник смены на этом посту. Зовут меня Аршак, можете обращаться просто по имени.
  При более близком знакомстве Аршак оказался вполне радушным хозяином. Уже через несколько минут мы сидели в уютном блиндаже, который ополченцы отчего-то между собой называли "штабным", хотя ничего напоминающего классическую обстановку армейского штаба в нем не было. Просто выдолбленная в каменистом грунте глубокая яма перекрытая толстыми бревнами и засыпанная сверху той самой землей, что осталась после ее отрытия. Стены были обшиты листовой фанерой, а в центре имелась даже печка-буржуйка с выходящей наверх трубой. Рядом с печкой стоял грубо сколоченный из снарядных ящиков стол, вокруг которого группировались такие же самодельные табуретки. Вдоль стен протянулись сработанные на скорую руку из досок нары. Глядя на устройство этого импровизированного укрытия я глубоко засомневался, сможет ли оно защитить, тех кто будет здесь прятаться даже от самой маленькой минометной мины. И сам себе ответил тут же, что вряд ли, ну разве что спасет от осколков. Хороший огневой налет, и на посту останутся одни трупы. Даже штурмовать высоту не придется, просто обходи смело и топай себе дальше.
  Взгляд невольно зацепился за резкими, но точными штрихами набросанный на одной из стен лик Спасителя. Христос смотрел с потемневшей фанеры прямо в глаза, любому входящему в блиндаж и в полутьме казался практически живым. Меня по-крайней мере аж дрожь прошибла, когда увидел, хотя не скажу, что я сколько-нибудь религиозен. Даже не крещен, не модно это было в советское время, а потом уж и сам не стал, не хотелось подражать вспыхнувшей вдруг в одночасье моде. Бог он ведь не в кресте на груди, он в душе человеческой живет. Или вот так вот, смотрит на тебя прямо с закопченного фанерного листа в отрытой на склоне горы землянке. Я толкнул локтем Фиму, показывая на столь поразивший меня рисунок, и наш фотограф тут же потянулся за фотоаппаратом. Но едва на свет появилась серебристая мыльница семимегапиксельного цифровика последней модели, как сопровождавший нас Аршак положил моему приятелю ладонь на руку.
  - Не надо это фотографировать.
  - Почему? - искренне удивился, разворачиваясь к нему, Фима.
  - Не надо, - мягко повторил командир ополченцев. - Ребята это для себя нарисовали. Чтобы бог в тяжелую минуту был с ними. Для себя, понимаете, не для всех. Нехорошо это на весь мир показывать, не правильно...
  - Ладно, - непонимающе пожал плечами Фима, но фотоаппарат послушно спрятал.
  Тем временем ополченцы уже суетились, накрывая на стол. Откуда-то будто сами собой появились железные кружки с дымящимся чаем, завернутые в белую ткань пироги, какая-то зелень, сыр...
  - Извините, вина у нас нет, - сокрушенно качал головой, наблюдая за этой суетой Аршак. - Спиртное на пост не берем. Приказ! У нас с этим строго!
  Наконец покончив с сервировкой расселись. Наверху в окопах остались только двое ополченцев - пулеметчик и наблюдатель. Оба молодые парни не старше двадцати лет. Сейчас была их очередь дежурить и чтобы не случилось, какие гости не появились бы на посту, они должны были оставаться на своем месте и внимательно наблюдать не затевают ли чего-нибудь грузины. Вообще народу на посту оказалось на удивление мало, вместе с Аршаком я насчитал всего семь человек. В основном это были совсем молодые ребята, едва вышедшие из школьного возраста, лишь сам командир, да еще один молчаливый ополченец смотрелись мужчинами зрелыми, умудренными опытом. Вооружены все были старыми разбитыми "калашами", "семерками", как их еще называли за калибр 7,62 мм, чтобы не путать с новыми АК-74 меньшего калибра. Кстати, кому как, а лично мне АКМы нравились гораздо больше, за их надежную увесистость при стрельбе, мощный солидный голос и грозный внешний вид, но это всего лишь личные предпочтения человека знакомого с автоматом, только по опыту срочной службы, так что я их никому не навязываю. Просто приятно было увидеть у ополченцев знакомое оружие, будто привет из молодости, как встреча со старым товарищем, которого не видел уже много лет. А что? Вполне возможно и мой автомат со счастливым номером заканчивающимся на три четверки, сейчас тоже где-нибудь здесь, может быть даже в руках у кого-нибудь из сидящих рядом парней. Я внимательно присмотрелся к их оружию, не мелькнет ли знакомая щербинка на деревянном прикладе, не сверкнет ли отражая случайный блик света коптящей на столе керосинки длинная царапина на ствольной коробке. Вроде бы нет... Да и странное это слишком было бы совпадение...
  Наверху у ополченцев был еще пулемет. Мощный, распяленный на сошках ПК, смотревшийся тяжело и увесисто, надежно как-то, основательно. Вот собственно и все вооружение перекрывающего дорогу на Цхинвал поста. А ведь до города тут рукой подать, пяток километров, не больше. Расстояние прямого броска, и такой несерьезный заслон. Да если начнется настоящая заваруха, этих ополченцев сомнут за десять минут, причем никто из них живым не уйдет. Смертники, всплыло в голове правильное слово. Да, точно. И самое страшное, что они и сами это понимают. Бодрятся, смеются, но в душе каждого сжавшейся до поры до времени пружиной нарастает страх. Страх того, что прорыв случится сегодня, именно в их смену, что они погибнут первыми. Ведь единственная их задача вовремя сообщить в город, чтобы там успели поднять по тревоге настоящих, готовых к отпору бойцов. Просто сообщить и задержать грызунов сколько смогут. И все... Ни помощи, ни подхода подкреплений просто не предусмотрено. Слишком близко они от первых городских кварталов, гораздо более удобных для обороны, так что нет смысла цепляться, за эту высотку. Она нужна только для того, чтобы дать время тем, кто будет держать город, занять определенные и заранее подготовленные места.
  В том, что прорыв рано или поздно случится, никто из ополченцев не сомневается. С их позиций очень хорошо видно лежащее всего в километре отсюда грузинское село. Там уже чужая земля, чужая территория, вроде бы такие же невысокие горы, та же шумящая на порогах река, вот только где-то посередине между тем холмом на котором врылись в неподатливую каменистую почву ополченцы и другим с плоской, будто срезанной ножом вершиной, когда-то уверенно провели по карте красную черту, навеки разделившую два народа. Этой черты не увидеть на местности, здесь нет контрольно-следовых полос и полосатых столбов с гербами, но от этого красная нить только глубже врезается в души живущих по разные ее стороны, бороздя их непреодолимым водоразделом.
  По ночам, когда утихают привычные дневные звуки, и еще безмолвствует грузинская артиллерия, ополченцы часто слышат в низине, там где раскинулось подмигивающее огоньками окон село, басовитое рычание мощных танковых моторов. С каждой ночью оно все слышнее и слышнее, значит танков становится больше. Для борьбы с ними у ополченцев есть только ящик старых кумулятивных гранат РКГ, найденных на одном из брошенных армейских складов. На маркировке хорошо виден год выпуска - 1973, год моего рождения. Ровесники, надо же... Еще есть зеленый цилиндр "мухи", РПГ-18, прямо на нем нарисована последовательность действий, которые необходимо проделать для пуска. Из ополченцев никто ни разу не стрелял из такого гранатомета, но они наизусть заучили все, что нарисовано на картинках и уверены, что если понадобится, любой из них сможет правильно произвести выстрел. Вот только поможет ли это против современных оснащенных динамической защитой и активной броней танков?
  Сейчас они веселятся, говорят на перебой, стараясь перекричать друг друга, шумно прихлебывают из кружек остывший чай, давятся пирогами и все равно пытаются что-то рассказывать с набитым ртом. Они очень рады нам, внесшим своим прибытием хоть какое-то разнообразие в скучное постылое дежурство. Только в глубине их глаз все равно прячется явно видная тоскливая обреченность, стылое знание того, что скоро они все умрут. Меня аж передергивает, когда я вижу это, вдоль позвоночника пробегает стайка холодных мурашек. Я только сейчас осознаю, что говорю с живыми мертвецами. Сколько им осталось еще этой тянущейся от дежурства к дежурству псевдожизни? Неделя? Месяц? Год? Когда, в чью смену случится давно ожидаемый прорыв? Да и так ли это важно? Даже если они не погибнут здесь на безнадежном, заранее обреченном посту, долго ли еще им удастся прожить? До первого удара штурмовой авиации? До первой танковой атаки? До того момента, когда грузинская пехота пойдет зачищать в развалинах тех, кто не погиб под первым огневым валом? И это в любом случае будет, мы все понимаем это. Мы с Фимой нащелкаем здесь удачных кадров, отснимем достаточный для продажи материал и уедем обратно в далекую благополучную Москву. А они весело гомонящие сейчас с нами за одним столом останутся здесь в ожидании прорыва, который рано или поздно произойдет. Они останутся в памяти Фиминого компьютера, улыбающиеся, жизнерадостные, с детской непосредственностью бахвалящиеся перед камерой своими бесполезными автоматами. Одним щелчком мыши их можно будет извлечь из небытия, вывести на экран, распечатать, подредактировать размер фотографии и цвета. Вот только их самих к тому времени уже не будет среди живых, они будут разорваны на куски артиллерийскими снарядами, раздавлены тяжелыми траками танковых гусениц, расстреляны в упор из штурмовых винтовок... Их просто не будет уже в этом мире... А на фотографиях в чужом компьютере, в папке с бездушным названием "архив", они будут продолжать улыбаться, застывшими навечно, приклеенными к лицам улыбками...
  Неожиданно мне стало плохо, я больше не мог находиться за этим столом, не мог смотреть на этих мальчишек, слушать их шутки и похвальбы. Нашарив в кармане сигаретную пачку, я кое-как протиснулся к выходу. Замер, прислонившись к стенке траншеи и непослушными пальцами зачиркал спичкой о коробок. Тонкие деревянные палочки ломались одна за другой в ходуном ходящих руках. Черт, давно надо было купить новую зажигалку вместо так не ко времени закончившейся еще во Владикавказе! Очередная спичка хрустнула, насмешливо выгнув в мою сторону покрытую коричневой серой головку. Три раза, черт!
  - Прикуривайте.
  Ровный огонек зажигалки появился прямо перед лицом, и я поспешно клюнул в него кончиком сигареты. Втянул в легкие первую, самую вкусную затяжку, помедлил, давая дыму проникнуть во все закоулки организма, и лишь потом выдохнул его серым облачком на свободу. Теперь можно было и поблагодарить нежданного помощника.
  - Спасибо, - я покосился на благодетеля.
  - Не за что, - неспешно кивнул головой Аршак, тоже закуривая.
  - Вот решил с Вами за компанию подышать никотином, - затянувшись продолжал он. - Без меня ребятки раскованнее себя чувствуют, сейчас нарассказывают вашему товарищу такого, что только записывать успевай.
  Он добродушно усмехнулся в бороду, выпуская сигаретный дым вверх тонкой невесомой струйкой.
  - Любите вы своих подчиненных, - заметил я поудобнее пристраиваясь у стенки траншеи и бездумно следя за полетом в небесной синеве одинокого белого облачка.
  - А как же, - без улыбки согласился Аршак. - Они же все мои ученики. Я их еще совсем мелкими сорванцами помню. Как же их не любить, когда считай сам их всех вырастил. Сколько труда вложил, чтобы они хорошими людьми стали, правильными. Они мне почитай как родные сыновья теперь.
  - Так вы что, учитель? - я посмотрел на него с удивлением.
  Не вязались в моем представлении как-то должность командира передового поста, автомат с перетянутыми изолентой сдвоенными магазинами и сугубо мирная профессия школьного учителя.
  - Учитель, точнее завуч уже, в пятой школе...
  - А как же... - я не нашел подходящих слов и просто обвел рукой окопы, вход в блиндаж, торчащий в стороне пулемет и напряженно вглядывающегося в грузинский холм пулеметчика.
  Он меня понял, пожал неопределенно и будто бы чуть виновато плечами, пожевал губами, подыскивая правильный ответ, а потом просто сказал:
  - Они же все мои ученики. Это я учил их любить и защищать свою Родину. Я рассказывал им об истории нашей страны, о великих героях и славных подвигах предков... Было бы не правильно если бы они теперь пошли защищать свой народ, а я прятался бы за их спинами.
  Чуть помолчав он решительно качнул головой, повторив снова:
  - Нет, совсем не правильно. К тому же сейчас все равно лето, у школьников каникулы, работы не много. Да и дежурю я здесь не каждый день.
  - Но вы хоть понимаете, что если действительно начнется, вы ничего не сможете сделать? Вы не сможете остановить танки! Вас просто накроют минометами и все, понимаете?! - я почти кричал это глядя в его спокойное расслабленное лицо.
  - Знаю, все знаю, не надо так громко говорить. Не нужно, чтобы они это слышали. Они тоже все понимают, но верят, что я что-нибудь придумаю, верят мне...
  - Но вы-то, вы же понимаете, что этот пост обречен? - понизив голос до шепота одними губами произнес я вглядываясь в него, пытаясь найти признаки страха, или нервозности и не находя их. - Почему тогда вы не уйдете отсюда, не попроситесь в другое место, наконец?
  Он улыбнулся мне растерянно и чуть виновато, беспомощно развел в стороны руками:
  - Я же сказал - они мои ученики. Как я могу их здесь бросить одних?
  Он стоял посреди неглубокого наспех вырытого окопа такой маленький и беззащитный, совершенно нелепый в этом своем пиджаке, с закинутым на плечо дурацким автоматом. Стоял и смотрел на меня так беспомощно и жалко, что у меня тоскливо защемило сердце. Накатила откуда-то из глубин подсознания, мощным потоком захлестывая разум мутная волна дурного предчувствия. Захотелось вдруг встряхнуть этого бестолкового учителя за грудки, рявкнуть ему прямо в оторопелое лицо, чтобы срочно забирал своих мальчишек и валил отсюда подальше. Что времени уже практически не осталось, что еще немного и они уже не успеют уйти. Вот только он не уйдет, даже если поверит мне. Даже если будет точно знать, что все произойдет именно сегодня, именно сейчас. Все равно не уйдут отсюда ни он сам, ни его повзрослевшие школьники. Бесполезно, все бесполезно...
  Догоревшая до фильтра сигарета обожгла мне пальцы, и я поспешно выкинул тлеющий уголек, неловко встряхивая рукой. Он тоже докурил, аккуратно присыпав брошенный бычок песком.
  - Пойдемте обратно. Нехорошо, когда гость долго отсутствует за столом.
  Вслед за ним я пригнувшись, чтобы не задеть головой низкий бревенчатый потолок протиснулся в блиндаж. За время нашего отсутствия там мало что изменилось, разве что количество нехитрой снеди на столе изрядно поубавилось. Мальчишки с допотопными "калашами" все также весело гомонили, подшучивали друг над другом и взахлеб рассказывали истории из своей окопной жизни. Христос с мудрой отрешенностью смотрел на них со стены. Неровная тень керосинки причудливо легла на фанеру, и на миг мне показалось вдруг, что по лицу сына божьего катится одинокая скупая слеза.
  
  Обратно в город мы вернулись уже к трем часам по полудни. Несмотря на все уговоры ополченцев погостить у них на позиции подольше, Фима уперся рогом и погнал нашу команду обратно, ссылаясь на общую занятость и плотный график командировки. Даже еще одно пересечение простреливаемого грузинским снайпером пространства не смогло его удержать. На увещевания предлагавшего переждать до темноты Аршака, мой одноклассник лишь скептически улыбался, браво заявляя, что грузины явно доверили снайперскую винтовку какому-то мазиле с врожденным косоглазием и близорукостью, а потому шансы, что он в кого-нибудь из нас попадет настолько малы, что ими смело можно пренебречь. Я, честно говоря, не слишком-то разделял этот его оптимизм. Пуля, она как известно, дура, и вообще, раз на раз не приходится. Однако к моему немалому удивлению снайпер по нам так ни разу и не выстрелил, может в прошлый раз настолько сильно расстроился из-за очередного промаха, что пошел и повесился, а может просто отправился вздремнуть, или пообедать. Короче, до города добрались абсолютно без приключений.
  Всю дорогу Рауль изрядно приободрившийся вдали от строгого дяди поздравлял нас с удачным боевым крещением, зазывал к себе в гости и восхищался Фиминой храбростью и самообладанием. Надо же, какой героический у нас фотограф, поперся второй раз под обстрел, чтобы продолжить недоделанную работу. Я, кстати, заметил, что снимал на позициях Фима совсем немного. То есть он конечно щелкал объективом направо и налево, благо в его цифровике с дополнительной картой памяти запас места для фотошедевров практически не ограниченный. Но при этом щелкал он все равно не так, как должен бы, как-то вяло, словно бы не хотя. Когда наш проводник, высадив нас где-то в центре возле приличного по его словам кафе с хорошей кухней, попрощался и укатил по своим делам, я не преминул спросить Фиму об этой странности. В ответ одноклассник скривился как от резкого приступа зубной боли.
  - Понимаешь, Андрюха, - начал он, осторожно подбирая слова. - Порожняк все это, полная лажа. Зря съездили, одним словом.
  - Не понял...
  Я даже остановился в дверях кафешки, удивленно глядя на его уныло вытянувшееся лицо. Фима лишь горестно махнул рукой.
  - Пошли, закажем сначала чего-нибудь, потом объясню. А то я уже изрядно проголодался после всех этих пробежек на свежем воздухе. Кажется целого барана могу проглотить, или чего у них тут есть из живности?
  Вместо привычной для подобных заведений в России длинноногой официантки к нам подскочил дежурно улыбаясь шустрый парнишка лет пятнадцати и быстро чиркая карандашом в дешевом блокнотике принял заказ. Состоял он из неизбежного на Кавказе шашлыка, зелени и графинчика вина с местных виноградников. Вино, надо сказать, оказалось неожиданно неплохим, обладающим приятным терпким букетом и изумительным вкусом. Не наврал Рауль, действительно, хозяин заведения заботился о том, чтобы его клиенты потребляли только самые лучшие отборные продукты. Шашлык тоже оказался отменным, сочным и в меру прожаренным. Причем стоило все это удовольствие просто смешные по московским меркам деньги. Фима ел так, что за ушами трещало, видно таким образом подействовала на его организм нервная встряска. У меня же наоборот кусок не шел в горло и все вертелись в голове слова приятеля о том, что отснятый нами на позициях ополченцев материал никуда не годится.
  Улучив момент, когда расправившись с первой порцией шашлыка Фима отвалился от стола сыто отдуваясь и прихлебывая большими глотками налитое из полуторалитрового графина вино, я все же спросил:
  - Так почему мы зря съездили? Я обратил внимание, что ты снимал совсем мало, но ведь хоть какой-то материал уже есть.
  - Какой-то есть, - добродушный и ленивый после обильного обеда Фима, покровительственно кивнул мне, хитро щуря глаза. - Но очень мало. Может быть общий план грузинского укрепленного пункта, может быть село... Ну, пожалуй, еще пулемет, на фоне гор... вот собственно и все.
  - Как все? А сами ополченцы? Аршак, его ребята? - удивлению моему просто не было предела.
  - Чистый брак, - решительно отмахнул ладонью Фима. - Абсолютно никуда не годные снимки, и я с самого начала это понял. Фотографировал только чтобы их не обидеть, и не выходить из образа. Опять же для тренировки полезно...
  - Но почему? Почему брак? - я все никак не мог сообразить, что же его не устраивало, и мне почему-то стало даже обидно в тот момент за так хорошо принявших нас ополченцев.
  - Объясняю, - терпеливо вздохнул Фима. - Любой фотограф, если он, конечно, профессионал, а не тупой безголовый любитель, всегда снимает не просто окружающую натуру, а делает из нее некий сюжет. Если хочешь, он в этот момент подобен актеру на сцене - выполняет свою сверхзадачу, сам своими руками творит, создает, на базе имеющегося вокруг, новую реальность. Улавливаешь суть? Просто нажать на кнопку и запечатлеть раскинувшийся вокруг пейзаж может любой дебил. Если бы все было так легко, то и профессии бы такой не было - фотограф, при современном-то уровне развития техники...
  - Но ополченцы-то здесь при чем?! - нетерпеливо перебил я его разглагольствования.
  - Терпение, Знаменский, сейчас я к этому как раз подхожу! - строго осадил меня Фима став на мгновение вдруг неуловимо похож на классную руководительницу из нашего с ним далекого детства.
  - Продолжайте, продолжайте, Элла Григорьевна, я больше не буду, - нарочито детским голоском сказал я потупив глаза.
  До Фимы не сразу дошло, несколько секунд он просто удивленно таращился на меня, а потом догнав тему шутки искренне расхохотался.
  - Точно подсек, зараза! Я и впрямь говорю, как наша старая клюшка! Ладно, буду проще. Короче, объясняю на пальцах. Есть некая сверхзадача нашей поездки. Мы здесь должны не просто набрать элементарный объективно существующий фотоматериал, а подобрать его с соответствующими акцентами, такими, как выгодно заказчику. Это доступно?
  - Доступно, - кивнул я головой. - А что это за акценты?
  - Видишь ли, - он задумчиво ковырнул вторую порцию шашлыка, как бы решая влезет она в его и так уже перевалившийся через ремень штанов живот, или нет. - Наш заказчик, одно крупное европейское информагентство. Британское, если тебя интересуют подробности. Так вот. Бритты всю эту ситуацию с непризнанными республиками, постоянными грузинскими жалобами во все международные организации и прочими телодвижениями товарища Саакашвили, видят в совершенно определенном свете. Они считают, что Грузия, эта маленькая прекрасная страна, семимильными шагами несущаяся по ведущему к процветанию пути демократических преобразований, искренне отринув все прошлое наследие недавно наконец развалившейся Империи Зла. А вся ее антироссийская истерия последних лет как раз и есть верный тому показатель. Ну а Осетия с Абхазией в этом ключе выглядят, как злобные сепаратисты, маленькие осколки той самой Империи Зла, что никак не хотят цивилизовываться и вливаться в мировое сообщество, а потому постоянно мутящие воду, пытаясь отделиться от Грузии и пристыковаться к вновь скатывающейся в тоталитаризм России. Вот такая вот генеральная линия.
  - Но ведь это вранье! Ты же сам прекрасно понимаешь, что все обстоит совсем не так...
  - Как знать, брат, как знать, - он все же подцепил на вилку очередной кусок прожаренного мяса и теперь сосредоточенно его пережевывал. - Мы ведь тоже не ведаем правды в последней инстанции. Грузины говорят, что здесь их земля, часть их независимого и суверенного государства. Осетины говорят, что они не голосовали за отделение от Союза и теперь не желают оставаться в составе Грузии. У каждого своя правда, а истина, как обычно где-то посередине... И кто к ней реально ближе, ты, или бритиши, покажет только время, а может и время не покажет...
  - Так ты что же, приехал сюда снимать сюжеты про злобных осетинов вовсю угрожающих "маленькой прекрасной демократии"? Что-нибудь типа здоровенных, до зубов вооруженных штурмовиков под транспарантом с надписью "Смерть грузинам!"? - я попытался вложить в вопрос весь отпущенный мне природой сарказм, но толстокожего Фиму это ничуть не проняло.
  - Было бы неплохо, конечно, - лениво кивнул он в ответ. - Не так прямолинейно, но в целом верно. Сепаратисты, должны выглядеть грозно. Понимаешь теперь, почему никуда не годятся эти жалкие ополченцы? Глядя на них никто не поверит, что они могут представлять какую-то серьезную угрозу, для оснащенной и тренированной американцами армии. Тут нужны совсем другие типажи, такие, знаешь, рембообразные мальчики с кавказским колоритом. Камуфляж, автомат, самого грозного вида...
  - И кинжал в зубах, - добавил я. - Ну для придания пущего колорита...
  - Зря смеешься, - миролюбиво улыбнулся мне Фима. - Вояки и полиция должны выглядеть внушительно, прямо-таки излучать угрозу одним своим видом, а простой народ должен смотреться как можно более забито и жалко, это аксиома для съемок из жизни любого тоталитарного диктаторского режима.
  - Да где ты нашел здесь диктаторский режим? - уже закипая повысил я голос. - У них нормальный, избранный большинством президент. Нормальный парламент.
  - Это ты так говоришь, - спокойно прервал меня Фима. - А бритиши считают законным того президента, который избран на альтернативных выборах грузинским населением республики. У него кстати, тоже есть свой парламент. Вот так-то!
  - Ну ты пойми, это же все не правда! Неужели ты сам не видишь! Мы целый день в этом городе, пережили снайперский обстрел и ночной артналет, неужто тебе этого мало, чтобы открыть наконец глаза. Ясно же видно, кто кому на самом деле здесь угрожает. Ты же не наивный младенец, ты должен легко разглядеть правду!
  - А кто тебе сказал, что фотокорреспондент может быть наивным младенцем? - тонко улыбнулся мне одноклассник. - Вряд ли это сочетаемые понятия. Все я прекрасно вижу, братишка, все понимаю. Вот только мне за это никто не заплатит. Врубаешься? Я профессионал, я этим деньги зарабатываю! Если я привезу из этой командировки фотографию твоего философски настроенного учителя, фотографии обстрела грузинами мирного города, убитых мирных жителей и так далее, мне за это никто не заплатит. Больше того, потребуют вернуть уже выплаченный аванс, который мы с тобой, кстати сказать, сейчас вдвоем проедаем. И что я буду делать тогда? Ну, ответь мне, умник?
  - Не знаю... - я неловко запинался, потому что никак не мог подобрать нужных слов, все они звучали неправильно, банально, трескуче и слишком выспренне. - Но ведь должна быть какая-то справедливость, какая-то объективность наконец...
  - Эх, Знаменский, ну сразу видно тонко организованную творческую натуру. Какая в наш век справедливость? Какая объективность? Откуда? Ты что, до сих пор не понял, как устроен этот мир? Так я тебя просвещу. Мир состоит из огромного количества дураков, тупых, ограниченных обывателей, наделенных тем не менее неким избирательным правом. Вот за это их право, за их простые, не отягощенные наличием лишних извилин мозги и ведут нескончаемую битву маленькие кучки стоящих у руля умных подлецов, правящих всем этим стадом. Причем одни подлецы ничуть не отличаются от других, искать между ними разницу, это все равно что копаться в разных сортах дерьма, отыскивая наименее вонючее. Абсолютно неблагодарное занятие! А наша работа, работа журналистов, фотокорреспондентов, публицистов и разных прочих аналитиков выступающих с публичным освещением фактов в том и состоит, чтобы доводить до тупого полностью оскотиненного мещанина генеральную линию тех конкретных подлецов, которые лично нам платят. Вот и все. Понимаешь, тупо и просто, без лишних соплей. Кто платит, тот заказывает музыку. Знаешь, почему журналистику называют второй древнейшей профессией? Потому что уж очень она похожа на первую!
  Я смотрел, как он разошедшись не на шутку жестикулирует в ораторском пылу наколотым на вилку куском мяса и никак не мог придумать какую бы ему сказать в ответ гадость, я просто искренне не представлял, как и чем можно оскорбить человека, который без всякой брезгливости сам себя сравнивает с проституткой. Да еще этим гордится, выдавая свое моральное падение за некий образец для подражания. Ни одного подходящего эпитета мне в голову так и не пришло, и тогда я просто склонился над своей тарелкой и демонстративно зачавкал, впихивая в себя против воли еще теплое мясо, захлебываясь прыснувшим из него ароматным соком, давясь плохо пережеванными кусками. Все что угодно, лишь бы он перестал, увидел, что я не обращаю на него никакого внимания и заткнулся.
  Лишившись единственного слушателя, Фима и впрямь вскоре смолк, тоже принявшись за недоеденный шашлык.
  После столь сытного обеда, учитывая предшествующую ему практически бессонную ночь, я почему-то рассчитывал на хотя бы небольшой отдых. Но Фима ни о какой передышке не хотел и слышать.
  - У нас всего три дня на сбор материалов, - жестко заявил он. - Причем один из них уже практически прошел. Так что рассиживаться некогда. Отоспишься во время обратной дороге. Специально возьму тебе от Владикавказа билет поездом, чтобы ты выдрыхся на всю оставшуюся жизнь, лодырь. А теперь, подъем и отправляемся в город, заглянем в гости к нашим миротворцам. Ацик говорил их северный городок совсем недалеко от нашей гостиницы, заодно посмотрим, как настроение у местных жителей.
  Посмотреть нам удалось буквально через пару кварталов. Тенистая, усаженная покрытыми густой зеленой листвой деревьями улица вывела нас на широкую площадь. Здесь бурлила толпа. Причем людской гомон мы услышали еще за долго до того, как вышли на саму площадь, так что к увиденному там были готовы. Народу было просто море, яблоку упасть негде. В основном это оказались молодые женщины с держащимися за их руки и подолы длинных платьев детьми. Редко кто из мам был всего с одним ребенком, в основном рядом с каждой крутились по двое, по трое никак нежелающих стоять на месте сорванцов.
  - Это еще что такое? - завидев это сборище, хищно прищурился, потянувшись за фотоаппаратом мой одноклассник. - Демонстрация против власти? Акция гражданского неповиновения?
  - А ты подойди, да спроси у кого-нибудь, - подначил я его. - Вот они тебе и расскажут, ну или глаза выцарапают, если не повезет.
  - А что, думаешь слабо? И подойду, - гордо надулся Фима. - Запросто!
  - Давай, давай, - поощрительно кивнул я.
  - Девушка, извините пожалуйста, можно вам задать вопрос?
  Мой приятель благоразумно выбрал осетинку постарше, почтенную даму лет сорока, за подол черного платья которой держались аж четверо чумазых бесенят, мал мала меньше. Заподозрить в обращении к подобной матроне неосторожную попытку заигрывания с чужой женой, мог только конченый параноик, да и сама женщина отреагировала совершенно спокойно, оценивающе оглядев Фиму с ног до головы и согласно кивнув.
  - Мы журналисты, из Москвы, - тут же зачастил мой приятель, стараясь перекричать стоящий над площадью гул нескольких сотен голосов. - Расскажите нам, что здесь происходит? Для чего вы все здесь собрались? Какой-то митинг?
  - Да какой еще митинг? - удивленно мотнула головой осетинка. - Сейчас автобусы должны подойти. Детей вот своих отправляем в Россию. Подальше от этих жутких обстрелов. Жить страшно в городе стало, все проклятые грузины никак не уймутся, сколько людей уже погибло.
  Фима молчал, пораженно моргая глазами и не находя слов, а женщина, видя его замешательство продолжала:
  - Мужчины, понятное дело, никуда не уйдут. Им гордость бежать от врага не позволит. Нам женщинам тоже, куда от мужей деваться? Вот хоть детишек есть возможность от этого ужаса оградить. Спасибо президенту, позаботился о нас, транспорт выделил. Да и в России, за перевалом, такие же наши братья живут, не оставят деток без помощи и поддержки. У нас уже почти вся улица, малышей поотправляла, только вот мы задержались. Ничего, ребятишки соседские домой по телефону звонили, говорят не обижают их, разместили вместе с туристами в санатории, кормят хорошо. Вот может и моим так же повезет...
  Она бы продолжала говорить и дальше, выплескивая на неожиданно подвернувшихся под руку слушателей, свои сомнения, неуверенность, боязнь за отправляемых неизвестно куда детей, пытаясь заручиться нашим одобрением, поддержкой пусть даже совсем незнакомых ей людей, которая помогла бы справиться с мерещащимися тут и там страхами, позволив лишний раз убедиться в том, что поступает она все-таки правильно. Она наверняка говорила бы еще очень долго, но тут с боковой улочки ровно и мощно зафырчали моторы. На площадь вползала небольшая колонна из разномастных автобусов. КАВЗики, ПАЗики, желтые скотовозы неизвестной мне марки, знакомые с детства львовские автобусы с вечно продранными дерматиновыми сиденьями, весь отечественный автопарк в сборе. Эскортировали эту собранную с миру по нитке колонну две милицейских машины с точно такой же как и в России расцветкой и с беззвучно пока переливающимися на крышах красно-синими маячками мигалок. Следом за замыкающей процессию милицейской "девяткой" на площадь отчаянно дребезжа вкатился зеленый армейский "Урал" без тента, на скамейках вдоль бортов чинно сидели бойцы в черных комбинезонах и таких же беретах - спецназ МВД. Ну, конечно, колонна ведь пойдет по той самой дороге, по которой приехали сюда мы сами. По той, что вьется в обход кучно расположившихся на севере от города грузинских сел. А это значит что без надежной охраны никак не обойтись. Слишком опасное рядом соседство.
  Машины еще только осторожно разворачивались в центре площади, стараясь не задавить никого из собравшихся, а к ним уже приливной волной качнулась собравшаяся толпа. Наша собеседница тоже резко оборвала разговор, подхватила на руки самого маленького и чумазого из своих бесенят и принялась деловито проталкиваться ближе к автобусам, остальные ее детишки ловко лавируя в толпе продирались следом за матерью.
  - Не толпитесь. Места всем хватит. Соблюдайте спокойствие, - загремел из головной милицейской машины усиленный мощными динамиками голос. - Уважайте друг друга, соблюдайте очередность. Все желающие обязательно будут эвакуированы. Волноваться не надо.
  Как ни странно этот призыв к спокойствию возымел на женщин совершенно обратное действие. Справедливо решив, что их как обычно хотят обмануть, они поднажали еще, и вокруг автобусных дверей забурлили опасные водовороты. Нас оттеснили к самому краю площади, и слава богу, находиться сейчас в эпицентре событий явно было опасно для здоровья.
  Правда это буйство продолжалось недолго, несколько минут не больше. Повыпрыгивавшие из кузова грузовика спецназовцы решительно взяли ситуацию под жесткий контроль. Рослые плечистые парни сходу вклинились в толпу, пробились к автобусным дверям и намертво их перекрыли собственными телами. Рядом с милицейской машиной какой-то невысокий мужик в штатском продолжал надрывно орать в микрофон, требуя прекратить беспорядок и угрожая, что посадка не будет начата до тех пор, пока женщины полностью не успокоятся. Полностью успокоить разошедшийся бабий батальон, конечно, не смогли ни он, ни действовавшие по большей части с помощью увещеваний и уговоров спецназовцы, но ослабить на какое-то время натиск на автобусные двери им совместными усилиями все же удалось. Мне думается, что большую роль в этом процессе сыграла все-таки мощь литых плеч местного спецназа. Воспользовавшись передышкой начали посадку. Сажали в каждый автобус поочередно, тщательно записывая анкетные данные каждого ребенка, успокаивая плачущих матерей, подбадривая испуганную ребятню и тут же переходя к очередным эвакуируемым, от них к следующим и так дальше и дальше, пока автобус не заполнялся целиком. Двери тут же закрывались, возле них прочно вставала фигура в черном комбинезоне, надежно пресекавшая любые попытки впихнуть внутрь автобуса еще кого-нибудь. Сборная комиссия шла к дверям следующего автобуса и посадка начиналась теперь уже там.
  Гвалт висевший в воздухе над площадью еще усилился, хотя казалось это уже невозможно. Матери прилипали к оконным стеклам, пытаясь докричаться до своих чад, передать им какие-то особенно важные последние наставления. Еще не дождавшиеся своей очереди волновались, громкими криками поторапливая слишком долго по их мнению копающихся с оформлением и посадкой счастливцев. Кто-то плакал, кто-то истерично смеялся, кто-то кричал неизвестно кому, прося передать приветы бабушке с дедушкой и почему-то еще двоюродным братьям, одним словом бардак стоял страшный. Но дело, как это ни удивительно, продвигалось, автобусы один за другим заполнялись. И хотя по лицам спецназовцев и гражданских занимавшихся регистрацией отъезжающих уже градом катился пот, словно они не просто контролировали посадку, а на себе перетаскивали детей в автобусы, но они пока держались и умудрялись поддерживать на площади какой-то пусть минимальный порядок.
  - Пошли отсюда, - дернул меня за рукав Фима. - Нечего здесь смотреть. К тому же еще того гляди, задавят.
  - Ну вот... - я даже опешил. - А ты разве не будешь фотографировать? Или беженцы не укладываются в концепцию твоих заказчиков.
  Фима, судя по дернувшейся верхней губе, хотел ответить мне какой-то резкостью, но так и замер, пораженный неожиданно пришедшей мыслью.
  - Беженцы, - задумчиво протянул он. - А что, это идея...
  - Ага, - не удержался я от подколки. - Сфотографируй то что здесь творится, а потом можно сделать заголовочек типа "осетинские сепаратисты отбирают у грузинских матерей их детей". А? Каково? И бритиши будут в полном восторге...
  - Фу, как грубо и непрофессионально... - скривился Фима. - Тоньше надо работать. Хотя, если подобрать правильный ракурс, этак вот примерно: детская мордашка со слезами на глазах торчит из окна, мать тянет к ней заломленные в отчаянии руки, кто она по национальности один черт никто не поймет, а где-нибудь сбоку маячит амбал-спецназовец с бездушным лицом... Этакая воплощенная непреклонность при виде материнского горя...
  Мой одноклассник прицеливающимся взглядом окинул толпу на площади, задумчиво шевеля губами... Я смотрел на него со все возрастающим удивлением, надо же, я-то просто пошутить хотел, а он...
  - Нет, - с сожалением махнул рукой наш фотограф. - Ни хрена из этого не выйдет. Слишком много их тут собралось, обязательно мелькнет кто-нибудь на заднем фоне, у кого будет на морде светится непреодолимое желание скорее запихнуть своего отпрыска в автобус и сразу станет ясно, что передний план сплошная лажа. Нет, даже пытаться не стоит. А ты молодец, дельные предложения рожаешь, даром что художник.
  В ответ на этот сомнительный комплимент я что-то неразборчивое пробурчал себе под нос, что-то такое, что при большом желании и изрядной доле воображения можно было принять за согласие. За него мое бурчание, судя по всему, принято и было.
  - Ничего, черт с ними с этими беженцами! - подпрыгивал от нетерпения Фима. - У меня глядя на них созрел в уме просто гениальный кадр. Просто пальчики оближешь что за кадр. Я тут по дороге подходящий домик наблюдал. А ну-ка пошли скорее...
  Недоумевая, что же еще могло прийти в голову нашему неугомонному фотожурналисту я в несколько растрепанных чувствах после увиденного послушно побрел за ним вдоль улицы. Вскоре Фима остановился как вкопанный возле изуродованной прямым попаданием пятиэтажки. Артиллерийский снаряд влетел прямо в подъезд на уровне второго этажа, напрочь высадив стекла в лестничных окнах, обрушив сразу два марша ступенек и обвалив вниз перекрытие площадки. Из жильцов скорее всего никто не пострадал, да и сам ущерб был не слишком значительным, разве что попадать в свои квартиры людям теперь предстояло по наскоро сколоченной из досок стремянке. Однако смотрелось это все достаточно впечатляюще, особенно если сильно не приглядываться и смотреть с определенного ракурса, который на раз вычислил опытным глазом Фима.
  - Вот! - ликующе произнес он. - Это то что нужно! То что доктор прописал! Настоящий Сталинград!
  Еще раз примерившись к видоискателю, он, от избытка чувств хлопнув меня по спине, сунул мне в руки фотоаппарат.
  - Оцени диспозицию, Андрюха!
  Да, в чем, в чем, а уж в профессионализме Фиме не откажешь. Действительно, отсюда, покореженный взрывом подъезд смотрелся настоящими руинами, а если чуть-чуть поиграть объективом, добиваясь такого положения, когда в кадр не будут попадать окна жилых квартир, то картина и вовсе получается вполне удручающая.
  - Как тебе? Скажи гениально?
  Маэстро все не мог успокоиться и ожидал восхищения и похвалы.
  - Ага, - довольно кисло согласился с ним я. - Но ты же не хотел снимать разрушения в городе.
  - Тут особый случай, братишка! Погоди, сейчас сам все увидишь!
  Фима принялся хищно озираться по сторонам, и вдруг целеустремленно, как собака взявшая след, затрусил вокруг дома. Я двинулся следом, гадая, что собственно разыскивает мой приятель. Долго оставаться в неведении мне не пришлось, потому что искомое было обнаружено уже через несколько минут, активного прочесывания местности. Во дворе дома, на лавочке у подъезда грелась на солнышке старушка божий одуванчик, высохшая и согбенная годами, опирающаяся на самодельную деревянную клюшку. Завидев ее Фима устремился к ней, как утопающий к спасательному кругу.
  - Здравствуйте, бабушка, - с приторной ласковостью поздоровался, почтительно кланяясь, мой одноклассник.
  - И ты здравствуй, милок, - судя по говору бабулька оказалась своей, русской.
  Что впрочем было неудивительно, в Цхинвале проживает довольно много русских. В основном вот таких же вот стариков, которые не видят смысла срываться и уезжать куда-то перед смертью с насиженных мест и плевать хотят на все размежевания когда-то единых республик.
  - Бабушка, хотите заработать сто долларов? - с места в карьер перешел в атаку Фима.
  Бабулька склонила морщинистое ухо, непонимающе вглядываясь в нас мутными тронутыми старческой катарактой глазами.
  - Кого сто, милок?
  - Долларов, бабуля, долларов... - сладко пел мой одноклассник пританцовывая на одной ноге от нетерпения.
  - Это кто ж такие будут, сынок? - натурально удивилась бабушка, повергнув нашего фотографа в некое подобие шока, и вызвав у меня вполне искреннюю улыбку.
  - Ну, ладно, бог с ними, с долларами, - быстро оправился Фима. - Хотите заработать пятьсот рублей? Деньги, рубли, понимаете?
  Старушка закивала головой, показывая, что понимает.
  - А чего делать-то надо, сынки? Может вам комната нужна?
  - Нет, комната нам не нужна, - с ходу отмел предложение Фима. - А делать ничего не нужно. Делать мы будем сами. Мы журналисты, хотим вас сфотографировать для газеты.
  - Для газеты! - всплеснула руками старушка. - Так это же надо платье надеть понаряднее!
  - Нет, нет, ничего не надо. У вас сейчас как раз очень подходящий вид, - быстро зашелестел купюрами Фима. - Вот, смотрите, вот они деньги. Можете взять их, они уже ваши. Только надо будет пройти на ту сторону двора, к вон тому дому. Там фон лучше.
  Ошеломленная его напором старушка опять закивала головой с недоверием глядя на всунутые ей прямо в руку стольники.
  - Не бойся, бабуль, не фальшивые, - перехватил ее взгляд Фима. - Еще нужны будут сумки с вещами, будто ты переезжаешь. Есть у тебя дома сумки и какое-нибудь барахло?
  - Зачем это? - разом насторожилась старушка.
  - Я же говорю, снимать будем, как будто ты куда-то переезжаешь... - задумчиво повторил Фима, еще раз оглядывая нанятую им актрису с ног до головы.
  - А, для рекламы? - догадалась старушка.
  - Угу, для рекламы. А как же, - тут же согласился мой приятель. - Строительная фирма Алтай-строй, обеспечит новыми квартирами всех желающих, цены по карману даже пенсионерам. И тут на плакате ты с вещами, мать, словно уже едешь в новую квартиру.
  - Хорошо бы, - мечтательно зашмакала беззубым ртом бабулька.
  - Но, но, о гонораре мы уже договорились! Ну что? Найдутся дома сумки с каким-нибудь барахлом?
  - Найдутся, сынки, как не найтись? Найдутся... - закивала старушка медленно в три приема поднимаясь с лавочки.
  - Позвольте вам помочь!
  Фима галантно подхватил ее под руку, поддержал и повлек вперед, зорко следя за тем, чтобы наша новоиспеченная рекламная модель не споткнулась. Уже через несколько минут мы покидали пахнущую затхлостью и остатками прокисшего супа старушкину квартиру, нагруженные несколькими пыльными баулами и собственноручно сооруженным Фимой из простыни и кучи грязного белья узлом. Дело оставалось за малым: доставить бабульку к разбитому снарядом подъезду, помесить на его фоне и художественно обложить набитыми под завязку сумками. Картина действительно выходила сильная, прямо-таки душераздирающая.
  - Так, бабушка, теперь сделайте печальное лицо, я снимаю!
  - Зачем печальное, милок? Новой квартире-то небось радоваться положено?
  - Это да, это конечно... - согласился Фима, прицеливаясь в видоискатель. - Но вам сейчас не столько радостно за новое жилье, сколько не хочется покидать старое и уже обжитое, поэтому вы печальны. Ну, попробуйте.
  Старушка ненатурально скуксилась, не знаю уж кем она была в молодости, но актерскими талантами явно не обладала, даже на уровне рабочей самодеятельности. Фима, похоже, тоже это сразу сообразил.
  - Ладно, не стоит. Забудьте, стойте просто спокойно. На меня не смотрите, меня как будто вообще здесь нет. Смотрите вдоль улицы. Так, хорошо. Главное не моргать.
  Он быстро нащелкал несколько кадров с разных ракурсов, подошел к старушке, заставил ее сильнее опереться на сучковатую палку, потом и вовсе усадил ее на узелок. В общем он мучил несчастную женщину почти час, добиваясь идеальной композиции. Наконец достигнутый результат его удовлетворил. Он весь светясь счастливой улыбкой поманил меня пальцем.
  - Смотри!
  У меня аж мороз пошел по коже, когда я заглянул в окошко предварительного просмотра. Нет, в моем однокласснике определенно пропал талант великого режиссера. Сцена была подобрана просто изумительно и потрясала воображение. На фоне руин обрушенного взрывом дома, стояла растерянно глядя по сторонам измученная старая женщина, вокруг в беспорядке валялись убогие пожитки, все ее имущество, все что удалось спасти. В глазах стояли мутные старческие слезы, а сами глаза смотрели на мир с какой-то наивной детской обидой, они вопрошали: "Как же это могло случиться со мной? И что же теперь делать, как жить?" Вопрос беспомощной одинокой старости был обращен к нам молодым и сильным и просто бил под дых своей обнаженной прямотой. Да, без всякого преувеличения, снимок был гениальным. Даже если брать поправку на то, что сцена была тщательно срежиссирована, а не выхвачена из реальной жизни, все равно, это было настоящее искусство, высокий класс.
  - Здорово, - искренне выдохнул я, потрясенно разглядывая созданный на моих глазах шедевр. - Вот только своим бритишам ты такое не продашь. Глянув на это ни у кого не повернется больше язык защищать столь любезную им "маленькую прекрасную демократию".
  - Брось, - довольно хохотнул Фима. - Все зависит от того, как это подать. Если например с подписью "Апофеоз сепаратизма", или "Плата за амбиции диктатора - слезы народа", то очень даже проскочит. С руками оторвут!
   - Блин, Фима, я уже просто не могу тебя слушать! Ну как можно все выворачивать на изнанку?
  - За деньги можно, братишка. За очень большие деньги! - он покровительственно улыбнулся мне. - Я же тебе говорил, правда для каждого своя. Их много в мире этих маленьких правд, а единой, универсальной для всех вовсе не существует. Вот так то!
  Я опустил глаза, не в силах видеть его сияющее неподдельной радостью лицо. А он уже забыл про меня, с головой уйдя в процесс съемки, теперь на место черновой работы с современным цифровым аппаратом, пришла кропотливая рутина с заряженной обычной пленкой камерой, огромный вытянутый объектив которой очень напомнил мне ночной снайперский прицел, вызвав довольно неприятные ассоциации.
  
  К себе в гостиницу мы вернулись только когда на город уже опустились прозрачные летние сумерки. Усталый, но явно довольный проделанной работой Фима всю дорогу весело шутил, подтрунивая над моим пасмурным настроением. Ближе к гостинице я тоже несколько повеселел предвкушая долгожданный отдых. Но мечтам опять не суждено было сбыться, этот день словно проверял меня на прочность, подбрасывая одно событие за другим, не давая мне ни на миг расслабиться и передохнуть. Едва мы ввалились, другого слова не подберешь, в гостиничный холл, навстречу нам поднялся тот самый администратор, который нас сюда заселял.
  - Где вы ходите столько времени? - замахал он руками. - Все журналисты уже давно ушли!
  - Стоп, стоп, отец, не гони, - добродушно улыбнулся его горячности Фима. - Что случилось? Куда все ушли? Ты толком можешь объяснить, или нет?
  Администратор возмущенно заперхал горлом, но все же выдал более менее ясную информацию. Оказывается, буквально за полчаса до нашего триумфального прибытия, к гостинице подъезжал патрульный наряд миротворцев, и их старший сообщил, что командующий сводными миротворческими силами просит всех остановившихся здесь журналистов срочно прибыть в его штаб, так как собирается сделать для них какое-то важное заявление. Администратор немедленно оповестил об этом всех постояльцев, и те, быстро собравшись, рванули на встречу с генералом, и пяти минут не прошло, как из гостиницы выскочил последний. Только мы шляемся неизвестно где на ночь глядя и пропускаем такое во всех смыслах судьбоносное событие.
  - Нам это неинтересно, - торопливо махнул я рукой. - Ну чего такого важного может сообщить генерал фотохудожникам? Это для писак, наверное, проводят какой-нибудь брифинг...
  Я очень старался говорить небрежным, равнодушным тоном, чтобы ни все еще бурно жестикулирующий администратор, ни мой одноклассник не поняли по голосу, что мне просто смертельно лень тащиться среди ночи к городку миротворцев, я устал, и ничего больше не хочу, кроме как скорее добраться до постели.
  - Брифинг, ни с того ни с сего? Да еще ночью? - задумчиво покачал головой Фима. - Вряд ли, какие брифинги в такое время?
  - Ну знаешь же как у них, - неубедительно начал объяснять я. - Приняли какое-нибудь соглашение, о прекращении огня, например. Это же великое событие, нужно срочно отзвониться в редакции, раструбить об этом на весь мир. И плевать с высокой башни на то, что это самое соглашение даже изначально никто соблюдать не собирается.
  - Может оно и так... - думая о чем-то своем и совершенно не обращая внимания на мою болтовню протянул Фима. - А пойдем-ка все-таки сходим, для общего развития, чтобы быть в курсе событий... На миротворцев опять же позырим...
  - Да чего на них зырить? Обычные дуболомы в камуфляже! Не пошли бы они на хрен, а? - уже понимая, что бывший так близко вожделенный отдых опять откладывается на неопределенное время, сделал я последнюю отчаянную попытку.
  - Знаменский, - укоризненно произнес Фима, строго глядя мне прямо в глаза. - Мне кажется, ты отлыниваешь от работы.
  - Никак нет, шеф, и в мыслях такого не было, - тяжело вздохнув гаркнул я вытягиваясь на манер бравого американского сержанта.
  - Ну вот, уже лучше, - милостиво согласился одноклассник. - Пошли, мой верный ассистент, помозгуем, что из этого похода можно полезного извлечь. Я бы оставил тебя отдыхать, но мне нужен непредвзятый консультант и советчик. Как говорится, ум хорошо, а полтора лучше.
  - Иди уже, умник, - я несильно ткнул его кулаком под ребра.
  К штабу миротворцев нас пропустили без проблем, видимо, уже привыкнув что здесь постоянно ошиваются пронырливые и надоедливые как сортирные мухи представители прессы. Закованный в бронежилет и каску с желтыми буквами "МС" на синем фоне бугай с добродушной рязанской физиономией, даже документы у нас проверять не стал. Просто махнул автоматом в сторону небольшого плаца перед штабным зданием на котором уже кучковались разношерстно одетые и экипированные наши собратья - корреспонденты. Не сильно комплексуя по поводу незнакомости всей этой братии, мы с ходу вломились в самую середину, приветливо всем кивая и даже пожимая кому-то руки и уже через пять минут были просто переполнены информацией. Оказывается, пока мы занимались съемками изможденной старушенции напротив разбитого снарядом подъезда, город посетил министр Грузии по вопросам реинтеграции собственной персоной. Я не очень понял что такое эта самая реинтеграция и с чем ее едят, но спросить как-то постеснялся. Тем более, что был почти на сто процентов уверен, что большинство присутствующих, судя по их значительным физиономиям, сами не в курсе. Тем не менее этот титул всеми произносился с почтительным придыханием, словно монарший.
  Так вот, эта важная персона направилась прямиком сюда в штаб, а следом за ней, чуть позже, здесь же появился наш российский посол по особым поручениям. Неизвестно о чем договаривались высокие встречающиеся стороны, но уже вечером журналистам было официально объявлено, что огонь по городу и окрестным осетинским селам будет полностью прекращен, а завтра, ближе к полудню, при российском посредничестве состоится встреча грузинского министра с представителем контрольной комиссии от Южной Осетии, на предмет обсуждения возможных путей урегулирования возникшего кризиса. Понятное дело, эта новость всеми была воспринята с восторгом. Теперь даже самым закоренелым пессимистам становилось ясно, как дважды два, что война, которой так всех пугали, в этот раз все же не состоится. Из опыта современной дипломатии абсолютно ясно, что раз уж начались хоть какие-то переговоры, то горячая стадия закончена. Если начался диалог, то до чего-нибудь обязательно договорятся.
  Весь город синхронно вздохнул с облегчением, дурные предчувствия и грозные пророчества не оправдались. Страх и обреченность, поселившиеся в сердцах, сменялись робкой надеждой, что все и на этот раз обойдется. Рассказывали, что сам Саакашвили, выступая по телевиденью во всеуслышание заявил, будто Грузия не намерена воевать с собственным народом. И это было расценено, как безусловная гарантия того, что все самое страшное уже позади. И вот полуночный вызов к командующему для какого-то важного сообщения. Немудрено, что все сбежались сюда в ожидании безусловной сенсации и теперь нетерпеливо гомонили на плацу перед штабом, ожидая, когда же к ним выйдет моложавый российский генерал с гладко выбритой, похожей на бильярдный шар головой.
  Мы с Фимой тоже заняли позицию с которой хорошо просматривался выход из штаба и невысокая лесенка крыльца всего из нескольких ступеней. Одноклассник лихорадочно возился в своем кофре, готовя к бою фотооборудование и шепотом чертыхаясь. Ему не нравилось скудное освещение и он лихорадочно подбирал правильное сочетание чувствительности объектива и яркости вспышки. В этом я помочь не мог никоим образом и потому постарался сделать вид, что меня здесь и вовсе нет, чтобы ненароком не попасть под горячую руку. За всеми этими приготовлениями время ожидания текло незаметно.
  Но вот по собравшейся возле здания толпе прокатился смутный ропот, все разом защелкали затворами фотоаппаратов, кнопками диктофонов, зашевелились, пытаясь протолкаться поближе к крыльцу. Массивные двери открылись, и на пороге в сопровождении нескольких офицеров возник командующий. Даже при таком освещении было заметно насколько усталым, осунувшимся выглядит его лицо. Куда там наша с Фимой единственная бессонная ночь, здесь таких ночей отпечаталось как минимум две, если не три, причем проведены они были явно не в компании с бутылкой виски. Одет генерал был в самую обыкновенную полевую форму, точно такую же, как на его офицерах. Бросалось в глаза, что его камуфляж идеально выглажен и свежепостиран, а воротничок сверкал прямо-таки снежной белизной. Головного убора бритый наголо генерал похоже не признавал в принципе. Решительно шагнув на верхнюю ступеньку крыльца, командующий властно вскинул вверх руку, призывая всех соблюдать тишину.
  - Господа... и дамы, - он чуть иронично улыбнулся самым уголком рта. - К сожалению, у меня для вас плохие известия...
  Все затаили дыхание вслушиваясь в звучание его глухого резко отсекающего слова голоса. Все ждали, что же скажет этот без сомнения сильный и волевой человек, как повернутся дальнейшие события. И тут генерала прервал резкий надрывный свист стремительно переходящий в вой. Он несся нарастая откуда-то с вышины ночного неба. Никто ничего не успел сообразить, я лишь инстинктивно сжался, втягивая голову в плечи, и тут ударило. Было полное ощущение того, что земля качнулась под ногами, возмущенно пытаясь скинуть со своего тела обнаглевших двуногих букашек. Где-то на территории городка миротворцев, за штабным зданием вспухло черное облако разрыва. Отчаянно взревела сирена, истошно завизжали, перекрывая ее вой, женщины-журналистки, что-то непонятное закричали мужчины. Командующего, еще пытавшегося продолжать говорить, настойчиво впихивали обратно в штабную дверь. Огромный закованный в бронежилет десантник, загородив его от журналистов бронированной грудь и пятясь спиной вперед, судорожно дергал во все стороны вскинутым к плечу автоматом.
  А с неба уже несся новый ужасающий рев, на этот раз сразу с нескольких сторон одновременно. Я сидел на корточках зажав ладонями уши и тупо смотрел на мечущихся во все стороны по плацу журналистов. А под ногами тряслась, вздрагивала под ударами кувалды сумасшедшего великана укатанная в асфальтовый панцирь земля. Выла и визжала на разные голоса летящая с неба смерть. В какой-то момент прямо перед глазами мелькнуло бледное, ни кровинки лицо Фимы, огромные, распяленные во всю радужку глаза. Почему-то это виденье разом сняло с меня оглушающий морок. Я как-то рывком осознал, что необходимо действовать, что-то предпринимать, искать путь к спасению. Грузины нанесли массированный удар по городку миротворцев, а это значило, что игра пошла по-крупному, всерьез. Раз они решились на такое вопиющее нарушение международного права, значит пойдут до конца, теперь обратной дороги нет. Либо пан, либо пропал. Причина для такого налета была на поверхности - попытка выключить миротворцев из игры, помешать им выполнять свои функции. Понадобиться это могло лишь в одном случае. В случае полномасштабного штурма столицы мятежной республики. А это означало со всей непреложной ясностью, что обстрел не закончится, до тех пор, пока миротворческая часть не будет надежно подавлена, и нам теперь нечего рассчитывать на спасительный русский авось, а самое время озаботиться поисками хоть какого-нибудь укрытия.
  Схватив без лишней сейчас деликатности за шиворот совершенно очумевшего Фиму, отбросив далеко в сторону изрядно надоевший уже мне штатив, я рванулся было к штабу, но тут же замер, сообразив, что уж по этой то цели будут долбить, пока не сравняют ее с землей. Наверняка у грузинских артиллеристов есть четкие координаты объектов, да и корректировщиков огня никто не отменял. Так что не будем пытаться отсиживаться там, куда ударят в первую очередь. Я лихорадочно заметался взглядом по окрестностям, заполненным в панике разбегающимися в разные стороны людьми. Неожиданно глаза мои буквально уперлись в аккуратный домик из беленого кирпича - здание КПП при входе в часть. Вот, то что доктор прописал. И какая-никакая но защита от веером летящих по сторонам осколков и на отшибе, далеко от центра площадной цели по которой до последнего будут долбить грузины. Перехватив поудобнее бестолково барахтающегося Фиму, я поволок его к спасительному зданию. Небо над головой оглушительно ревело летящими минами и снарядами. Очередная поражающая очередь разрывов, тряхнув плац под ногами, легла где-то сразу за штабом. Пронзительно по-заячьи заверещал, перекрывая гул и грохот кто-то задетый шальным осколком. Чесанул визжащей стальной теркой по плацу смертоносный металл шрапнели. Но я даже не пригнулся, я просто не обратил на это внимания. Сейчас главным было как можно быстрее добраться до здания КПП, затаиться под прикрытием его стен. И плевать на стальные шарики мячиком прыгающие вокруг. Все равно не угадать, не увернуться, если уж попадет, значит, извини, не судьба. Так было тебе суждено. В абсолютно оглохших ушах, плыл гулкий колокольный звон, расцвеченная пламенем разрывов тьма перед глазами, мерцала огненными вспышками, качалась из стороны в стороны, злорадно хохоча над бешеными усилиями двух мелких человекообразных букашек спрятаться от падающей с неба смерти.
  Где-то на полпути Фима вроде бы пришел в себя, задергался в моих руках пытаясь вырваться. Еще несколько метров, на всякий случай я проволок его силой, потом отпустил. Он встряхнулся что-то возмущенное выкрикнув мне прямо в лицо. Что конкретно я не расслышал. Главное, что он продолжал бежать рядом, пьяно шатаясь из стороны в сторону, шарахаясь после каждого взрыва за спиной, но все же бежал. Двигались мы теперь значительно быстрее, и я уже четко видел гостеприимно распахнутый вход кирпичного домика с начисто снесенной дверью. До него оставалось всего пара десятков метров, когда я неожиданно четко осознал про себя, все, не успели! Не знаю откуда вдруг взялась эта фатальная уверенность, но я будто увидел, как несущийся высоко над землей остроносый снаряд, заваливается вниз, входя в нисходящую ветвь параболы своей траектории, и кончается эта ветвь аккурат перед двумя отчаянно несущимися к спасению фигурками. В тот момент я словно бы был тем снарядом, смотрел его хищно прищуренными несуществующими на самом деле глазами, переполнялся радостью предстоящего убийства.
  - Падай, блядь! Падай! - отчаянно заорал я Фиме, понимая, что еще мгновение и будет поздно, может быть даже уже поздно.
  Мой крик беспомощно бился внутри черепной коробки, многократно отражаясь от ее стенок, не вылетая наружу. Оглохшие в окружающем грохоте уши его совершенно не слышали. Фима не слышал тоже, он продолжал нестись вперед неуклюжими прыжками, смешно переваливаясь на бегу с боку на бок. Неожиданно остро осознав, что кричать бесполезно, я просто настиг его тремя гигантскими отчаянными скачками и сбил с ног, навалившись ему на спину. Он судорожно забился, завозился подо мной всем телом, но я не обращая внимания на сопротивление только сильнее вжимал его в пружинисто мягкий, хранящий накопленное за день тепло асфальт. Где-то сверху ударило по ушам грохотом разрываемого со сверхзвуковой скоростью воздуха, а потом земля подскочила под нами прыжком норовистой лошади, взвыли разлетаясь в разные стороны осколки, пронеслась вздыбив волосы на затылке пышущей жаром ладонью ударная волна, вышибив из меня на секунду дух, заодно с сознанием.
  В голове стоял хрустальный звон бьющегося стекла. Я не чувствовал своего тела, не мог понять жив я еще, или уже умер. Чтобы убедиться, что все цело, пришлось ощупать себя непослушными, вялыми, будто ватными, руками. Вроде все на месте, вот только сердца не слышно - не стучит. Значит я все же умер. Может уже нахожусь по ту сторону бытия. В раю? В аду? Подо мной, возвращая мои суматошные мысли к реальности слабо шевельнулся Фима. Выходит жив, курилка! А значит и со мной все в порядке. Тяжело откатившись в сторону, я позволил однокласснику приподняться на четвереньки. Так он и стоял надо мной ошалело крутя головой, рыская вокруг совершенно безумным взглядом. Глядя на него, я все же заставил себя подняться на неловко подогнувшиеся ноги. Сделал неверный шаг вперед, потом еще один, еще... Оглянулся. Фима ковылял следом. В здание КПП мы вошли с ним одновременно.
  Тут уже были люди. На полу вповалку, прижавшись плечами к внутренней капитальной стене, лежали двое миротворцев в присыпанной облетевшей штукатуркой камуфляжной форме, в углу, вздрагивая при каждом разрыве и беспрестанно тряся головой сидела не обращая внимания на задравшуюся почти до пояса юбку молоденькая девчонка. Судя по тому что в руке она все еще по инерции сжимала хороший профессиональный диктофон, это была какая-то корреспондентка. Почти коллега по профессии и уж точно товарищ по несчастью. На наше появление присутствующие не отреагировали никак, только девчонка окинула нас диким совершенно безумным взглядом, да один из миротворцев быстро косанул в нашу сторону одним глазом. Я толкнул Фиму во второй, никем не занятый угол.
  - Садись сюда, эта стенка должна устоять, так что ничего не бойся. Главное сиди спокойно, не дергайся.
  Не знаю, расслышал он то, что я ему говорил или нет, но глянул во всяком случае в ответ вполне осмысленно и команду выполнил четко - дисциплинированно опустился в углу на задницу и затих. Теперь какое-то время о нем можно было больше не беспокоиться. А значит, пришел подходящий момент для того, чтобы собрать информацию по целому комплексу беспокоящих меня насущных вопросов, от которых напрямую зависело планирование всех наших дальнейших действий. Я вообще вдруг начал мыслить на удивление здраво и четко. Первый шок от внезапного обстрела полностью выветрился, голова была ясной и холодной. Теперь я совершенно точно знал, что в данной ситуации делать, как выпутываться из сложившегося положения, и был на сто процентов уверен, что ни в коем случае не позволю каким-то грузинским ублюдкам меня убить. Я сам внутренне поражался этой невесть откуда появившейся вдруг уверенности, пока не сообразил, что уличный художник, несколько лоховатый симпатяга и добряк Андрюха Знаменский полностью исчез, спрятавшись где-то в неведомых дебрях подсознания. Он попросту сбежал, напуганный с ревом рушащимся прямо на голову небом, впал в ступор, зарывшись мордой в песок, что твой страус. А вот вместо него, на поверхность сознания всплыл некто лишь смутно знакомый мне, спавший до поры где-то внутри меня много лет, а теперь вдруг разбуженный первым же снарядным разрывом и властно заявивший о себе. Этот новый "я" мне определенно нравился куда больше, чем насмерть перепуганный прежний. Он был трезв и спокоен, с ним появлялась надежда выжить, вырвавшись из этой смертельной ловушки, потому я решил на первых порах ему не препятствовать. Пусть делает пока то, что считает нужным, а там видно будет. Хороший каламбур получился, правда? Я, решил не препятствовать мне. Вот такие вот фокусы с раздвоением личности и спящим до поры внутри нее альтер эго. Теперь я будто бы наблюдал свои действия со стороны, одновременно являясь и непосредственным участником происходящего, и бесстрастным зрителем. Однако хватит углубляться в дебри писхоанализа, пора действовать.
  Я перекатился через комнату поближе к лежащим под стеной миротворцам. Выбрал того, у которого на погонах поблескивали металлом сержантские лычки и потянул за рукав, привлекая к себе внимания. Он повернул ко мне грязное, заляпанное штукатуркой, посеченное цементной крошкой лицо. Вопросительно округлил глаза.
  - Почему ваши молчат? Почему не заткнут этих уродов? - проорал напрягая голос я ему прямо в подставленное ухо.
  Сержант скривился, как от зубной боли, смерив меня полным презрительного сожаления взглядом, приблизительно так смотрят здоровые люди на бзенадежно умалишенных.
  - Чем затыкать?! - рявкнул он мне на ухо в ответ. - Мы же, бляха, миротворцы! У нас только легкое стрелковое, да бэхи! Ничего тяжелого ни хрена нет!
  Так, вот и получили ответ на первый и самый важный вопрос. Ничего реального начавшейся агрессии миротворцы противопоставить не смогут. Если грузины будут штурмовать город по все правилам военного искусства, то им остается только одно - поднять лапки, уповая на свою гарантированную международным правом неприкосновенность. Нет, можно, конечно, здесь упереться, и с легким стрелковым, говно вопрос. Вот только задержка для грузинских штурмовых групп выйдет совсем небольшая и вовсе даже несерьезная. Блокируют очаги сопротивления пехотой, наведут артиллерию и штурмовую авиацию, потом для верности проутюжат из танковых пушек и спокойно зачистят тех кто останется. На все про все несколько часов. Другое дело если можно рассчитывать на помощь и поддержку российских войск. Тогда возможно и имеет смысл героически держать оборону. Вот только я бы не сильно на такое развитие событий надеялся, помню еще со времен своей собственной срочной службы, как наше верховное командование боится лишний раз на себя ответственность взять, как гнется правительство под международное общественное мнение, читай, под позицию америкосов, как неохотно и стремно принимает резкие решения. Да и вообще за последнее время навидался этой помощи по событиям в разных горячих точках. Как Абхазии помогли, как сербов "отстояли", чего в Чечне творилось в первую войну, да и во вторую если уж копнуть поглубже... Так что, если спросят меня, то отвечу, на девяносто процентов уверен, что военной помощи непризнанной республике не будет, максимум попытка мягкого политического давления на Грузию. Вот только плевать хотел с высокой башни лижущий задницу янкесам Саакашвили на наше мягкое давление. Но это я что-то слишком отвлекся. Надо бы у бравого сержанта спросить, когда предусматривается подход подкреплений на выручку в случае подобных обстоятельств.
  - Эй, бамбук! - я от души врезал миротворцу локтем под ребра. - Не спи, замерзнешь!
  - Чего тебе еще? - в голосе явное неудовольствие, словно я его оторвал от важного дела.
  Может он тут не просто так от обстрела ныкается, а лежит и под аккомпанемент разрывов стихи сочиняет, а я ему постоянно мешаю, сбиваю вдохновение? Тогда не мудрено, что он такой раздраженный. Я даже хихикнул про себя, представив абсолютно незамысловатого, крестьянского вида сержанта в роли романтично слюнявящего карандаш поэта.
   - Помощь скоро придет?
  - Мужик, ты чего, совсем ох...л в атаке? - он даже приподнялся чуть-чуть, чтобы недвусмысленным жестом покрутить пальцем у виска. - Какая, бляха, помощь? Откуда? Нашим в южном городке, наверняка уже полный звиздец, а про посты и говорить нечего, да там и народу всего ничего... Чем они помогут?
  - Да я не о том, из России войска когда подойдут?
  - Ну ты спросил, мужик! Я чего тебе, бляха, генерал? Да и генерал поди ни хрена этого не знает!
  Ясно. Выходит никакой военной помощи не планируется. Вряд ли вообще кто-то всерьез рассчитывал на такое вот развитие событий. Вряд ли кто-нибудь думал, что у Саакашвили хватит на подобное наглости. А вот поди же ты, хватило! Сюрприз! Но теперь хотя бы ясно что делать дальше. Можно не сомневаться, вслед за массированным налетом последует штурм города. Осетины наверняка будут драться до последнего. Плевать, что силы не равны, плевать, что не хватает оружия. Драться они будут все равно. Такой уж это народ. А значит, главное сейчас не попасть между молотом и наковальней, не оказаться на пути грузинских штурмовых групп. В горячке боя никто не будет разбираться вооружен ли мелькнувший в развалинах человек, представляет ли угрозу, комбатант он вообще, или нет. Как всегда и бывает при штурме любого города, любой армией мира, палить будут во все что движется, в каждую подозрительную тень, истово соблюдая простой и жестокий, но действенный армейский закон - всегда стреляй первым, разбираться будем потом. Выходит нужно оставаться здесь, на базе миротворцев. Вряд ли они, в ситуации полнейшей неопределенности в отношении помощи и подхода подкреплений, решатся оказывать наступающим вооруженное сопротивление. Да и сами грузины должны понимать, что трогать имеющих международный мандат на поддержание мира в этом регионе десантников весьма чревато. Скорее всего миротворцев постараются просто блокировать в их разбитых казармах, чтобы не путались под ногами. Следовательно здесь надежнее чем где-либо в городе можно отсидеться, не подвергая свою жизнь опасности. Ага! Не подвергая!
  Словно прочтя мои мысли сверху завыло мощным, но совершенно не слаженным хором разом на несколько голосов.
  - От блядь! - в полный голос взревел рядом сержант, стараясь как можно плотнее притиснуться всем телом к стене.
  Я посмотрел на него недоуменно, и тут снаружи грохнуло так, что все предшествующее показалось детскими игрушками и милыми шалостями с китайскими фейерверками. Сотрясающие землю удары следовали один за другим с периодичностью в долю секунды. Казалось этому не будет конца. Стены дрожали, осыпая нас белыми хлопьями штукатурки, истошно визжали рикошетя от кирпичей потерявшие уже свою убойную силу на излете осколки. Я влип в пыльный пол, до боли сплющив лицо, закрыв инстинктивно обеими руками голову. Глупый, бессмысленный и совершенно бесполезный жест, но от него просто невозможно было удержаться. Почему-то мне, благодаря этому, даже стало не так страшно, словно мягкая человеческая плоть могла представлять из себя хоть какую-то защиту. Территорию продолжали гвоздить в том же стремительном ритме не меньше минуты, я пытался считать разрывы, но после шестнадцатого сбился. Грохочущая смерть рушилась на землю совершенно беспорядочно, взрывы слышались то дальше, то ближе, без всякой системы. Я сжался всем телом ожидая, что вот-вот, вот сейчас ударит прямо сюда. Хлипкий потолок, конечно же не удержит, несущийся со сверхзвуковой скоростью снаряд, и он раскаленным металлическим корпусом врежется прямо сюда, в пол рядом со мной. А потом маленький домик вспухнет, распертый чудовищной энергией высвободившейся внутри него. Вспухнет и опадет, складываясь, как построенная из игральных карт шаткая конструкция, погребая под битым кирпичом и бетоном то, что останется от наших истерзанных ударной волной и осколками тел.
  - Реактивка, бляха! - сипел прямо под ухом сержант. - РСЗОшки в ход пошли, п..., ну все, теперь полный п...!
  В мозгу что-то щелкнуло, выталкивая из глубин памяти казалось напрочь забытое, а на самом деле скрупулезно сохраненное мозгом знание.
  - "Градами" что ли мочат?
  "Градами" назывались современные потомки легендарных "катюш". Сорокоствольная установка реактивной артиллерии одним своим залпом гарантированно выкашивала цели на пространстве величиной в сорок гектаров. Однажды, когда я только проходил курс молодого бойца, еще в учебке, на соседнем с нами участке стрельбища тренировались артиллеристы. Командиры специально водили нас посмотреть на ночные стрельбы. Помню, как поразили тогда меня, зеленого несмышленыша, яркие султаны разрывов, отлетающими в разные стороны красными искрами походившие на гигантские бенгальские огни. Они под вой стартующих ракет возникали в ночи то здесь, то там, беспощадно долбя выбранный артиллеристами в качестве цели степной квадрат. Тогда это было фантастически, неправдоподобно красиво. Я еще подумал, каково было во время войны фашистам попадать под такой вот обрушивающийся с неба им на головы огненный град. Да уж, тогда представил и ужаснулся, а теперь испытываю это натурально, в полный рост и страха-то почти нет, только тупое недоумение, как такое вообще могло произойти, и жуткое, просто невыносимое желание, чтобы все это прекратилось. До боли в сведенном судорогой горле, до звона в ушах, хочется взять и распрямиться, расправить плечи и заорать во всю силу раздувающихся от гнева легких: "Да что же вы, суки, такое делаете?! А ну прекратить немедленно, уроды!" Вот так и подмывает подняться и крикнуть.
  Сержант глянул на меня с прежним презрительным выражением в глазах, ироничная улыбка проступила даже сквозь исковерканное страхом лицо:
  - "Градами"? Молись, мужик, чтобы это действительно оказались "грады", а не "ураганы", или еще чего-нибудь импортное, покрепче!
  И тут наш многострадальный домик так от души тряхнуло, что я на мгновение оторвался от пола и всем своим распластанным телом поднялся в воздух, тупо глядя на стремительно удаляющиеся от моего лица доски. Мама! Мамочка! И пол тут же понесся обратно, мне навстречу. Удар! Едва успел подставить руки, иначе точно расплющил бы себе морду. Острой болью пронзило неудачно пришедшееся на какую-то выпуклую дрянь правое колено. А потом что-то угрожающе хрустнуло наверху, треснуло, разламываясь. Затылком я почувствовал воздушную волну, вызванную полетом вниз, прямо ко мне чего-то большого, мощного. "Потолок обвалился!" - пронеслась в голове паническая мысль. И следом за ней последовал тяжелый удар. Мама! Мамочка! Луиза! Кто-нибудь... Темнота надвинулась как-то разом, закружилась тяжелым мутным водоворотом, затягивая меня все дальше в черную воронку небытия. Крутнулись мимо тут же пропав из виду печальные материнские глаза с застывшими в углах прозрачными слезинками, бессильно мазнули по лицу, пытаясь вернуть, удержать, прохладные пальцы Луизы, и все пропало, слившись в единую непрозрачную круговерть. Луиза...
  
  
  ***
  
  Перед тем как она впервые пришла ко мне в студию, ну это я так несколько претенциозно обзываю свою холостяцкую берлогу, я произвел там настоящий переворот. Перепуганные насмерть пауки, мирно обитавшие до того по углам и за мебелью, не иначе как решили, что настал конец света. Впрочем, для них, наверное, это так и выглядело. Представляете: живешь себе живешь в уютной паутине где-нибудь между дальним углом книжного шкафа и стеной, думаешь себе о вечном, лопаешь изредка залетающих сюда с дуру мух, и вдруг в один далеко не прекрасный день шкаф с утробным кряхтением отодвигают от стены, и вслед за хлынувшими потоками яркого дневного света в твой устоявшийся мирок врывается огромный веник, которым тычет в тебя тип с запаренным ошалелым лицом пожизненного лузера и неудачника, одним неловким движением снося и сметая в небытие плоды твоего многомесячного, а может и многолетнего труда. Чем вам не локальный Армагеддон?
  Но лучше расскажу обо всем по порядку.
  Ночь, после встречи с Луизой я практически не спал. Распаленное воображение бросало меня то в жар, то в холод. Много раз я проговаривал про себя предстоящий телефонный разговор, разыгрывая множество возможных его вариантов, сочиняя длинные прочувственные монологи, которые, я отлично знал это, никогда не будут произнесены, мучительно подбирал слова, способные выразить звучащую в душе неповторимую музыку чувств. Пытался даже записывать их на бумагу, чтобы потом не забыть, бестолково исчеркал несколько листов карандашными каракулями и уже через минуту комкал то, что раньше казалось тонким и в меру ироничным, пылким и нежным, а теперь было пошлым, мелким и глупым. Хорошо, что мне не пришло в голову жечь эти в негодовании смятые бумажки, а то в своем неадекватном возбужденном состоянии, я обязательно устроил бы в квартире пожар. Луна любопытно заглядывала в распахнутое окно, внизу вяло шуршали шинами припозднившиеся автомобили, в соседних домах гасли одно за другим окна завзятых полуночников. Словно умирающие светлячки... Умирают и перестают светить, погружая город во тьму. Господи, что за бред? Нет, это никуда не годится, надо спать, надо заставить себя уснуть, иначе я буду завтра, вялым, словно выжатый лимон.
  Несколько раз я решительно ложился в постель. Закрывал глаза, стараясь выбросить из головы ее образ, мысли о ней, сосредоточиться на чем-нибудь далеком и отвлеченном. Начинал считать овец, но чертовы овцы так и норовили разбежаться в разные стороны, ловко карабкаясь по зажавшим с двух сторон узкую дорогу склонам осетинских гор. Я бежал их ловить и опять натыкался на радостно скалящегося грузинского пулеметчика. "Привет, генацвале! - кричал он мне, взмахивая рукой. - Ты снова вернулся?" Я с усилием раздергивал веки, пялясь в темноту комнаты. Манящий образ девушки с удивительной непоследовательностью переплетался в сознании с событиями семнадцатилетней давности, казался неотделимым от них. И если Луизу я готов был видеть в своих снах с превеликим удовольствием, то с присутствием в них белозубого грузина с ручным пулеметом мириться ни в коей мере не собирался. Вставал, шел на кухню, заваривал себе черный, дегтярного цвета кофе, обжигаясь хлебал его огромными жадными глотками и снова изводил бумажные листы, пачкая их один за одним корявыми каракулями пылких любовных признаний.
  Окончательно смирился с бессонницей я под утро. Сел у окна в расшатанное кресло-качалку. Деревянная рама, оплетенная провалившейся кое-где соломой, бесспорный антикварный раритет оставшийся мне в наследство от кого-то из родственников, кого точно я не помнил, а может быть и не знал никогда. Я сидел и просто смотрел на подернутый легкой дымкой прозрачных предрассветных сумерек город. Смотрел на то, как первый робкий солнечный луч отражается от плывущих в вышине облаков, окрашивая их бока в нежно-розовые тона. Разглядывал высокие шпили выхваченных рассветом из ночной темноты зданий, пролетающие по пустынным улицам машины еще не ложившихся, или проснувшихся ни свет, ни заря москвичей. Смотрел на этот город и думал, что где-то там, в его еще прячущихся в полутьме дебрях сейчас есть она... Луиза... Шатана... Пытался представить себе, как она сейчас спит, свернувшись калачиком под одеялом, как ритмично поднимается и опускается в такт дыханию ее грудь, видел ее расслабленное лицо с упавшей на щеку прядкой волос цвета воронова крыла, просто сходил с ума от желания коснуться ее, прижаться к теплой, бархатистой на ощупь коже, нежно дотронуться губами до непокорного завитка волос... А где-то в самом дальнем углу сознания, почти за гранью реальности, на пределе яви, все улыбался, нахально скаля крупные лошадиные зубы грузинский пулеметчик...
  Когда над городом наконец поднялось солнце, я уже допивал пятую чашку кофе. Сна не было ни в одном глазу, не было и неизбежной после бессонной ночи разбитой усталости. Мысли оставались хрустально ясными, мышцы сладко ныли, требуя немедленно каких-либо действий. Хотелось чего-то значительного, невозможного. Ухватиться за Архимедов рычаг, найти вожделенную точку опоры и все же перевернуть землю. Это как минимум. К дисциплинированно лежащему на прикроватной тумбочке телефону я подходил уже несколько раз. Бережно брал его в руки, вертел, разглядывая дисплей, тыкал наугад в кнопки. Пожалуй, столько внимания своему старенькому "Siemens" я не уделял даже в день покупки. Начертанный летящим почерком на незаконченном портрете номер, естественно уже давно был вбит в электронную память аппарата и для надежности дважды сохранен под разными именами. Просто так, на всякий случай. Пока еще благоразумие хоть чуть-чуть сдерживало мои порывы я дал себе нерушимую клятву, что не позвоню ей раньше девяти часов. Это время казалось мне тогда оптимальным. Мало ли до скольки она привыкла спать? Мало ли какие у нее могут быть с утра дела и заботы? Еще не хватало начинать столь важный для меня разговор с того, что вытащил девушку к примеру из душа, так и не дав ей выпить утренней чашки кофе. Вроде бы мелочь, но мелочь лишь в том случае если вы давно знакомы, и она в принципе в курсе, какой вы на самом деле замечательный парень, и может списать вашу утреннюю надоедливую бестактность на внезапное помрачение рассудка. В моем случае такого снисхождения ждать было трудно. По-доброму, конечно, звонить надо было вообще ближе к обеду, чтобы наверняка ее лишний раз не напрячь. Но я реально смотрел на вещи и точно знал, что такой длительный срок просто не выдержу, не переживу в принципе, разорвусь от переполняющих душу эмоций. А до девяти вполне можно потерпеть, по-крайней мере так казалось тогда.
  Вот именно, что тогда, и только казалось... На самом деле ожидание уже к семи утра превратилось в невыносимую муку, я не знал куда себя деть, меряя из конца в конец комнату. Четыре шага от дивана до окна и столько же обратно. Восемь шагов - полный круг. Я намотал таких кругов не меньше тысячи, устало отбиваясь по пути от лезущих в голову предательских мыслей о том, что есть в этом мире люди которые встают очень рано, некоторые даже вместе с солнцем и вполне возможно, что моя новая знакомая как раз из таких, а значит я напрасно длю эту изощренную пытку слишком медленно ползущим временем. "Ага, а еще есть те, кто вообще спит днем и бодрствует ночью. Вампиры, например. Отчего бы не предположить, что она вампир, и сейчас самое время с ней поговорить, потому что потом она впадет в летаргию где-нибудь в недоступных недрах полуразвалившегося склепа. А? Каково? Чем не версия?" - горько иронизировал я над своим изобретательным нетерпением и все же держался, умоляюще глядя на замершую вдруг на месте минутную стрелку часов.
  Справедливости ради признаюсь, что позвонил я все-таки без пяти минут девять, нарушив-таки данное самому себе обещание. Ну не осталось у меня сил больше терпеть! К тому же я был в тот момент абсолютно уверен, что мои часы поломались и минутная стрелка, в отличие от исправно бегущей вперед секундной, тупо застыла, отказавшись отсчитывать свой временной круг. Трубку взяли на третьем гудке.
  - Алло, - выворачивая мне всю душу мелодично произнес знакомый голос.
  Никакой заспанности, или раздражения по поводу отрыва от важных дел в нем не слышалось, и я, разом воспряв духом, уже хотел что-то разудалое ляпнуть, но неожиданно обнаружил, что горло у меня пересохло, а язык намертво прилепился к гортани.
  - Слушаю вас. Алло! - донеслось из трубки уже с некоторым оттенком нетерпения.
  Я судорожно сглотнул пытаясь подчинить себе не вовремя взбунтовавшийся организм и после короткой борьбы мне это все-таки удалось.
  - Алло! Алло! Луиза! Алло! - выпалил я в трубку, опасаясь, что вот сейчас ей надоест загадочное молчание на том конце, и она нажмет кнопку отбоя.
  К счастью этого не случилось.
  - Алло, слушаю вас. Кто это? - ответила трубка ее голосом с волнующе мягкой хрипотцой.
  - Луиза, здравствуйте. Это Андрей.
  - Здравствуйте, - недоуменно отозвалась девушка. - Какой Андрей?
  На мгновение у меня все внутри оборвалось. Неужели она ошиблась, когда писала свой номер. Неужели я куда-то не туда попал? Не может быть! Я же узнал ее голос, это точно она. Но она все забыла, она не помнит меня! Сердце уже готово было выскочить из груди, выломав непрочную клетку ребер. На лбу у меня выступил крупными каплями холодный пот, а колени подогнулись, предательски роняя меня на диван. Спасибо, не на пол! И только тут, видимо, от встряски мозгов я сообразил. Сообразил и заорал в трубку, как резанный:
  - Художник, Луиза! Вчерашний художник, который рисовал ваш портрет! Меня Андреем зовут!
  Ну конечно же, вчера я так и не назвал ей своего имени, как-то не было случая. Да она и сама не спрашивала. Ее-то имя я знал, потому что к ней при мне обращалась подруга. А вот как зовут меня ей узнать было неоткуда. Отсюда и это недоразумение.
  - А, знаток кавказского эпоса! Как же, как же... - в ее голосе теперь явно звенели хрустальные смешливые нотки.
  - Так вы помните меня?! Не забыли?! - я никак не мог успокоиться, охватившее меня радостное облегчение настойчиво требовало выхода, заставляло кричать в трубку, глупо улыбаться и восторженно дрыгать задранными вверх ногами.
  - Вас забудешь... - насмешливо протянула она. - Растревожили бедную девушку, смутили... Я может быть полночи после этого не спала...
  - Это ерунда! Я всю ночь не спал! Я всю ночь думал о вас! Помните, что вы мне вчера обещали?
  - Помню, конечно... вот только...
  - Нет, умоляю! Только не отказывайтесь, ну пожалуйста! - испуганно заорал я в трубку.
  - Право, какой вы, - недовольно перебила она. - Я и не собираюсь. Мне самой любопытно познакомиться с настоящим художником. Я только хотела сказать, что никак не смогу приехать к Вам прямо сейчас. Разве что во второй половине дня...
  - Хорошо, пусть во второй, - тут же поспешил согласиться я. - Давайте в час дня, а еще лучше полпервого...
  - А еще лучше в двенадцать ноль одну, - передразнила она меня. - Нет уж, это слишком рано, я могу не успеть. Вы где живете?
  - Метро "Парк культуры", я вас встречу на выходе.
  - Ух ты, - она завистливо цокнула языком. - Почти самый центр города, хорошо устроились...
  - Не жалуюсь, - хмыкнул я. - Так когда же?
  - Ну, пусть будет в три часа, хорошо? В три часа на выходе из метро, устроит?
  - Конечно, устроит! Еще как! А можно в два?
  - Нет, в два нельзя, - построжавшим голосом отрезала Луиза. - И вообще, пообещайте мне одну вещь...
  - Все что угодно, - горячо перебил я.
  - Хорошо, - со вздохом предельного долготерпения продолжала она. - Пообещайте мне, что будете вести себя прилично. И не забудете, зачем собственно меня пригласили. Ведь я иду к Вам не в гости, а помочь в работе, правда?
  - Конечно, правда, - упавшим голосом согласился я.
  - Ну вот и славно, тогда до встречи...
  - До встречи, - сказал я уже мертво молчащей трубке со стереотипной надписью "соединение завершено" на дисплее.
  - Вот значит как, только работа, ничего личного, - горько произнес я вслух, обращаясь к молчаливой пустой квартире, с обычной непоследовательностью всех влюбленных начисто позабыв в тот момент, что еще несколько минут назад был счастлив лишь от одной возможности слышать ее голос. К тому же она и так решилась на довольно-таки смелый, особенно для восточной женщины шаг, приняв мое приглашение.
  Ну, как бы там ни было, а до прихода гостьи оставалось еще целых шесть часов и это время следовало максимально насытить делами и заботами, чтобы оно пролетело как можно быстрее. Например, неплохо было бы в кои-то веки навести порядок в квартире. Обведя комнату внимательным взглядом я ужаснулся. Да, батенька, тут требуется не уборка, а как минимум, косметический ремонт. Но делать нечего, за неимением гербовой, будем писать на простой...
  Двухкомнатная квартира в блочной пятиэтажке на Комсомольском проспекте досталась мне по наследству, и до сих пор хранила дух своих прежних владельцев. Точнее не то чтобы такую эфемерную субстанцию, как какой-то там дух, а оставшиеся от них вполне материальные черты - потемневшие обои, отвратительно побеленные, вспухшие буграми потолки, облупившуюся краску окон и вытертый, до последней стадии обшарпанный линолеум на полу. До ремонта руки все как-то не доходили. Как представлю, сколько это мороки, воображу неизбежную меловую грязь по всей квартире, бардак в вещах, полностью разрушенный привычный уклад жизни и все желание как рукой снимает. Да, приятно конечно, жить с новыми чистыми обоями, но если вдуматься, это требует слишком больших жертв, так что и так сойдет. Благо, что на моей жилплощади в принципе отсутствует мегера в домашнем халате, накрученных на голове бигудях и со скалкой в руке, типичный двигатель прогресса для большинства моих женатых друзей. Так что вполне могу позволить себе с чистой совестью существовать и в этой берлоге. Никаких проблем!
  Однако, сейчас тупо рассматривая лохмами свисающую по углам паутину и отвратительные серые пятна облупившихся межплиточных швов на потолке, я клял свою лень на чем свет стоит. Тоже мне, мужик, еще художник, блин! Живешь, как в берлоге! Но если с ремонтом за ближайшие шесть часов я не мог управиться чисто физически, даже несмотря на горячее желание, то хотя бы навести идеальную чистоту стоило.
  Вообще убираться я предпочитаю раз в неделю, по вторникам. Такой выбор лишь на первый поверхностный взгляд кажется странным. На самом деле тут все строго логично и проверено временем. Смотрите сами: в субботу и воскресенье, когда все нормальные граждане отдыхают, у меня как раз самый разгар работы, милое дело рисовать на заказ, лениво фланирующих по Арбату горожан, они на отдыхе, спокойны и расслаблены, никуда не торопятся и с радостью готовы приобщиться к культуре. После такого напряженного труда, вечером в воскресенье, естественно, требуется снять стресс в компании лучших друзей. После чего в понедельник весь мир кажется тебе полным дерьмом, не стоящим того, чтобы в нем существовал, такой не оцененный по достоинству самородок как ты. К тому же зверски болит голова, узлом заворачиваются желудок с кишечником, а все мышцы стонут в голос, будто ты вчера не отдыхал, а разгружал вагоны с углем. До уборки ли тут? Понедельник такой день, который нужно просто пережить, по возможности не совершая в нем лишних телодвижений. И вот наконец наступает утро вторника, которое ты встречаешь как долгожданного избавителя. К этому моменту окончательно и бесповоротно из организма пропадают следы алкогольной интоксикации. Зато в мозгу наличествует некий комплекс вины за свое непотребное поведение воскресным вечером и, если повезло, понедельничным утром. А этот комплекс вины как раз и истребляется клятвенными заверениями начать с сегодняшнего дня новую жизнь, без вредных привычек, с обязательной ежеутренней зарядкой, закаливанием холодной водой и прочими благоглупостями. И расставаясь со старым своим мерзким житьем так и хочется привести в полный порядок загаженную квартиру, дабы новую жизнь начинать в чистоте. Ну и дальше по кругу. Начатая во вторник новая жизнь к воскресному вечеру плавно превращается в старую, и процесс закольцовывается. Змея кусает собственный хвост, как мудро говорили в таких случаях древние китайцы, хитро поблескивая раскосыми глазами.
  Вчера в отлаженной системе произошел некоторый сбой. Под впечатлением знакомства с Луизой, я провел вечер в одиночестве, обойдясь без уже ставшей привычной компании и ударной дозы алкоголя, потому сегодня утром чувствовал себя невинным младенцем. Правда уборки от этого намного меньше не стало, что заставило меня серьезно задуматься, о реальной ценности трезвого образа жизни. В квартире царил привычный бардак и было неясно даже с чего собственно следует начать процесс его искоренения.
  В конце концов я принял мудрое решение рассудив, что раз уж судьба подарила мне две комнаты, а для первого свидания спальня нам наверняка не понадобится, то можно просто весь бардак перетащить на время туда. Очень верно кем-то подмечено: чтобы очистить одно место, непременно нужно загадить другое. Иногда, правда, можно в результате загадить все вокруг, так ничего и не очистив. Но без таких крайностей на этот раз мы, я думаю, обойдемся. Ничего, поваляется пока все лишнее барахло в спальне, ничего с ним не сделается. Ну а потом, нужно будет собраться с духом и все-таки вымыть пол в студии, коридоре и на кухне. Ну и не забыть вынести мусор. По-моему ничего не забыл. Засучив рукава, я принялся за дело.
  Квартира моя не слишком просторна, всего две комнаты и небольшой коридор между ними. Правда я человек скромный, да к тому же еще и одинокий, так что мне вполне хватает имеющихся метров. Особенно это ощущается после того, как побываешь у теснящихся в подобных же условиях друзей, живущих с женами, детишками, тещами, тестями и еще невесть какими, непонятно откуда взявшимися на их головы родственниками. Вот это, доложу я вам кошмары! Куда там добродушным импортным ужастикам! И после этого мне будут рассказывать про страх одиночества и связанные с ним неврозы? Нет, дорогие мои, не знаю как насчет одиночества, а вот страх подобного гиперобщения у меня уже есть. Стойкий и непреодолимый! Но хватит о грустном, раз уж взялся рассказывать, продолжаю. Изначально квартира состояла из двух комнат: большой - существовавшей в качестве гостиной и вообще лица дома, и маленькой - служившей спальней, одновременно кладовой, личным будуаром и кабинетом. Принципиально менять я ничего не стал. Поэтому спальня с огромной, два с лишним метра в ширину кроватью и старинным трюмо до сих пор исправно выполняет свое предназначение. Зато в гостиной я оборудовал нечто вроде мастерской, несколько претенциозно обозвав ее студией. Почему бы и нет, в конце концов? Теперь там чего только нет: два стоящих друг против друга мольберта, специальные лампы на манер тех, что используют в ателье фотографы, сваленные кучей холсты, какие-то афиши, недоделанные плакаты, деревянные ящички с красками, засунутые в стеклянные банки с растворителем кисти... А запах! С непривычки многие падают в обморок. Зато сразу всем понятно, да, здесь живет и творит настоящий всамомделишный художник!
  Собственно вся моя жизнь проходит именно здесь, да еще на кухне, там тоже есть свой центр притяжения - холодильник. Иногда в нем можно обнаружить холодное пиво, иногда бутылку вина и ароматную полоску сыра, порой бутылку водки и малосольную селедочку. Короче, там всегда есть что-нибудь остро необходимое и притягательное по жизни. Ну еще, конечно, там много чего может найтись интересного и полезного и кроме холодильника. Например, абсолютно незаменимая для настоящего ценителя медная джезва для кофе, или высокий фантазийно изукрашенный под настоящую старину кальян, привезенный мне в подарок из Египта. Говорят, они там стоят сущие копейки...
  Так вот, живу я в основном в студии, там очень удобно и приятно работать. Наглухо занавешенные тяжелыми портьерами окна отрезают меня от этого суетного мира. Хороший музыкальный центр с очень дорогими, почти не искажающими звуки колонками, ласкает мой слух подходящей к случаю музыкой. Эта тщательно подобранная обстановка позволяет полностью отрешиться от всего земного. Когда на меня находят очередные приступы вдохновения, я могу работать не отрываясь помногу часов подряд, совершенно забывая о необходимости есть и спать, не помня кто я в этом мире, где собственно нахожусь, полностью захваченный овладевшим мною порывом. Благо свободный образ жизни который я веду это мне позволяет. Да, да, пусть я зарабатываю копейки, пусть по вашим меркам едва свожу концы с концами, пусть в меня летят презрительные взгляды из проносящихся мимо сверкающих новеньким лаком "мерседесов", но зато я свободен. Мне не нужно вскакивать чуть свет по будильнику и нестись бегом на постылую работу, нет необходимости раболепствовать и унижаться перед тупым и заносчивым начальником, лебезить перед его высокомерной секретаршей, не нужно терпеть стирающие личность повседневной рутиной оковы офисного рабства. Я свободен. И эту свою свободу никогда не променяю на ваши цепи, пусть даже они будут сделаны из чистого золота.
  Но это я что-то отвлекся. В общем с уборкой у меня получилось довольно-таки быстро. Раз, два - и все лишнее, за что цеплялся взгляд засунуто в спальню, распихано под кровать и по углам на длительное хранение. Подозреваю, что если мне вдруг понадобится потом, какая-нибудь из этих вещей, то я ни за что ее не найду, больше того, даже не вспомню, что у меня такая в принципе где-то есть. Вот она истинная цена материальных благ за которыми мы так любим гоняться. Как это ни странно, половину всех наших вещей обычно составляют те, которые в принципе нам не нужны, а другую те, без которых мы вполне можем обойтись.
  Короче, без четверти три, я уже переминался с ноги на ногу прислонившись к фонарному столбу напротив выхода из метро, начищенный и наглаженный, благоухающий одеколоном и с красной розой в зубах. Ну, это я так просто ляпнул, для красоты, роза-то, конечно, была у меня в руке. Не танго же мы танцевать собрались. Хотя с Луизой я с удовольствием станцевал бы, хотя и не пробовал никогда, но вдруг бы, вот так вот, само собой получилось, а? Здорово вышло бы! Только представьте себе эту картину, я в строгом черном смокинге и ослепительно белой рубашке из тончайшего шелка, она в алом платье с умопомрачительным декольте и разрезом вдоль бедра почти до самого пояса. Пластичные отточенные движения, горящие страстью взгляды, терпкий стебель переходящего из губ в губы цветка, метущиеся пламенем пожара складки алого платья вокруг отстранено холодной, но в любой момент готовой взорваться изнутри пылким жаром фигуры в смокинге... Ах как это красиво, как романтично и как несбыточно!
  - Здравствуйте, Андрей, - голос прозвучал над самым ухом, заставив меня вздрогнуть и открыть глаза. - Я вам не помешала?
  Три раза черт! Ну что я за неувязанный обалдуй, надо же было так замечтаться, чтобы пропустить момент ее появления. Луиза смотрела на меня в упор, в глазах прыгали веселые чертики, уголки губ подрагивали, еле сдерживаясь, готовые растянуться в улыбку.
  - Нет, нет, что вы... - жалко забормотал я, совершенно растерявшись и не зная, куда деть руки. - Нет, конечно нет! Ой, простите, я забыл поздороваться. Здравствуйте, Луиза!
  Теперь она уже откровенно улыбалась глядя на мою неловкость.
  - Давайте я подержу это, а то вам мешает...
  Она протянула раскрытую ладонь, и только тут я вспомнил, про зажатую в руке розу. Блин, ну нет слов, батенька! Ну вы и лузер!
  - Это, собственно, вам, - невольно краснея и опуская под ее внимательным взглядом глаза, еле выдавил я. - Женщинам принято дарить цветы, вот я и подумал...
  Я еще что-то жалкое лепетал, то ли оправдываясь, то ли что-то объясняя. Но она меня в этот момент уже не слушала. С истинно королевским достоинством приняв от меня цветок Луиза, поднесла его к лицу, рассматривала задумчиво складки полураспустившегося бутона, вдыхала его запах.
  - Спасибо, - просто произнесла она. - Мне очень давно не дарили цветов...
  В голосе слышалась неприкрытая тоска, и я тут же не сходя с места пообещал себе, что в следующий раз обязательно куплю ей самый роскошный букет, какой только смогу найти, чего бы мне это не стоило.
  - Ну что, пойдемте? - мимолетное облачко печали слетело с ее лица будто согнанное дуновением легкого летнего ветерка, и в глазах снова мелькнули знакомые веселые искры. - Или так и будем здесь стоять посреди улицы?
  Только сейчас я заметил, что мы остановились прямо перед выходом из метро, и людской поток обтекает нас со всех сторон. Она уверенным и привычным жестом взяла меня под руку, на мгновение обдав пронзительным ароматом каких-то незнакомых мне горных трав, чистого воздуха и настоящей природной свежести, какой не сыщешь в загазованном большом городе. Ее точеные пальчики легонько сжали мой локоть и от этой близости ее тела, от брошенной мне в лицо озорным сквозняком шаловливой прядки волос, мне вдруг нестерпимо захотелось петь, кричать во все горло, чтобы нас видели все. Чтобы смотрели и завидовали мне, рядом с которым идет такая прекрасная, такая чудесная девушка. Я был восторжен, как прыщавый юнец на первом свидании, близость женщины просто пьянила меня, кружила мне голову. Мы шли вдоль запруженного спешащими по своим делам людьми Комсомольского проспекта, и я глупо и счастливо улыбался всем встречным, искренне желая подарить им хоть маленький кусочек владевшего сейчас мною счастья.
  Всю дорогу я прямо-таки летел, как на крыльях, подхваченный легким прохладным ветерком, окутанный волной ее запаха, завороженный мелодичным звучанием ее голоса, плененный и очарованный ее вниманием ко мне. Я искренне желал в тот момент, чтобы мой дом располагался где-нибудь на другом конце земли, и эта дорога никогда не кончалось. Мне хотелось вот так вот идти с ней вдвоем целую вечность, позабыв обо всем, отринув от себя весь этот суетный мир. Это ли не счастье? Она смеялась, кажется, снова подшучивала надо мной, а я отвечал невпопад на ее бесконечные подначки и глупо улыбался во весь рот искренней мальчишеской улыбкой. Так, как не улыбался никогда и никому с самого детства.
  Увы, но от станции метро до моего дома всего несколько кварталов, пятнадцать минут неспешным прогулочным шагом. Для меня они пролетели, как один миг.
   Поднявшись в квартиру Луиза как-то вдруг отстранилась, стала собранной и деловитой, во взгляде ее сквозила легкая настороженность. Все-таки она до конца мне не доверяла и внутренне ожидала сейчас любой пакости. Может у нее и баллончик с перцовой вытяжкой где-нибудь под рукой припрятан? Эта мысль меня рассмешила, и я не сдержавшись хихикнул, прикрывая ладонью рот. Она посмотрела на меня недоуменно, чем вызвала новый приступ смеха. Потом девушка и сама улыбнулась, сначала робко, непонимающе, а потом все более тепло и солнечно. Вот дурацкая сцена! Мы стояли друг против друга посреди большой комнаты и смеялись, причем спроси любого из нас в тот момент над чем он так хохочет, ни один не смог бы ответить ничего вразумительного. Просто нам было хорошо. От того, что за окнами впервые, после долгого перерыва, снова по-настоящему летний, солнечный день. От того, что мы молоды и беззаботны. От того, что вся жизнь еще впереди, и в ней столько радостного и неизведанного, приятных сюрпризов и подарков судьбы. А главное, оттого, что сейчас мы рядом, и это просто здорово. Отсмеявшись, она глянула на меня хитро склонив голову к плечу.
  - Ну, маэстро, вы так и будете хохотать, или все-таки приступим к работе.
  - Приступим, - решительно кивнул я. - Вот только, пожалуйста, перестаньте ко мне обращаться на "вы", ненавижу, когда обо мне говорят во множественном числе.
  Она на секунду задумалась, не смогла сразу сообразить, потом легко кивнула:
  - Хорошо, если Вы не заставите меня для этого пить на брудершафт.
  - Ты не заставишь, - поправил я ее с нажимом. - А в чем проблема? Что Вы имеете против брудершафта.
  - Совсем не пью спиртного, - скорчила она уморительную гримаску, а потом, насладившись моим удивлением, добавила совершенно серьезно: - В это время дня...
  - Ну да, и еще из мелкой посуды, - понимающе кивнул я головой.
  - Фу, что может быть ужаснее мелкой посуды, - она снова демонстративно скривила губки. - Так когда же мы начнем работать над картиной? Куда мне встать, или сесть?
  - Ах да, картина! Конечно, же!
  Я засуетился, устанавливая прямо перед мольбертом специально перетащенное сюда из спальни мягкое кресло.
  - Вот, садитесь сюда, пожалуй. А там посмотрим...
  Она с царственным величием опустилась на предложенное место, значительно посмотрев мне в лицо.
  - Так хорошо?
  - Изумительно, просто изумительно, - пропел я устраиваясь за мольбертом. - Вот только Ваше лицо...
  - Лицо, а что с ним?
  - Прошу Вас, верните на него обычное выражение, прекратите изображать снежную королеву...
  - Но я думала...
  Кажется она немного обиделась, это отчетливо прозвучало в ее голосе, и я тут же поспешил перебить ее, рассыпавшись в объяснениях и комплиментах:
  - Поверьте мне, Вы прекрасны. Причем прекрасны особой, естественной красотой, не надо портить ее никакой нарочитостью, не надо ничего изображать, не надо актерской игры... Этим Вы сделаете только хуже. Вам не надо пытаться выглядеть лучше, чем есть, Вы и так само совершенство...
  - Ну вот, Вы опять смущаете бедную провинциалку, коварный, - притворно потупилась она, очаровательно закусив нижнюю губку. - Кстати, раз уж мы перешли на "ты", почему Вы продолжаете мне все время "выкать"?
  - Хорошо, не буду, - легко согласился я.
  По тону сказанного я уже сообразил, что прощен и полностью реабилитирован в ее глазах.
  - Вот. Замрите вот так, с этого ракурса Вы просто божественны!
  - Ты!
  - Что?
  - Ты просто божественна.
  - Ты просто божественна, - послушно повторил я, лихорадочными штрихами набрасывая контуры ее лица, стараясь не упустить этот гордый поворот головы, точно передать устремленный вдаль взгляд, одухотворенно горящее лицо...
  Несколько минут я молча работал, следовало спешить, этот момент снизошедшего откуда-то свыше, как дар небес откровения легко было упустить, потерять, и тогда он пропал бы навечно, никакой отточенной техникой живописи, никаким трудом его будет уж не воскресить. Упустишь, потом не поймаешь. Но сегодня, мне это похоже не грозило, несмотря на бессонную ночь работа ладилось, руки словно сами знали, что делать и порой даже опережали мою мысль, проводя линии и штрихи, накладывая тени раньше, чем я успевал об этом подумать. Вскоре я понял, что главное схвачено, теперь можно слегка расслабиться, работать не торопясь, вдумчиво, чтобы ни в коем случае не испортить, не смазать уже набросанную в общих чертах картину. Теперь место дерзкого бушующего гения, занимала унылая равнодушная техника изобразительного искусства, набросанное смелыми яркими штрихами следовало аккуратно, технически грамотно прописать. Это была уже не столько творческая, сколько просто рутинная работа, оставлявшая голову практически свободной, лишь ничтожный уголок мозга продолжал контролировать, что же там делают руки.
  - Вы очень смелая женщина, - произнес я не отрываясь от работы и даже не глядя на Луизу.
  - Почему Вы так решили? - в голосе ее вновь послышалось напряжение.
  - Ну как же, - пояснил я, зачерняя край ее правого глаза на холсте. - Вот так запросто, пришли в дом к совершенно незнакомому мужчине...
  - Я стараюсь верить людям, к тому же Вы вызываете доверие, - легонько повела она плечиками, и тут же быстро поправилась приняв прежнее положение.
  - Мы кажется теперь на "ты", - поправил я ее.
  - Извините, все время забываю, - она тихонько рассмеялась, все еще стараясь сохранять неподвижность.
  - Можешь пошевелиться, если хочешь, основное я уже набросал, - разрешил я, старательно накладывая серые тени вокруг ее глаз. - Я имел в виду, что вообще такое поведение не характерно для молодой осетинской девушки. Я бывал в тех краях, правда давно... Но вряд ли с тех пор там что-то серьезно изменилось...
  Она едва заметно вздрогнула, но встретила мой вопрошающий взгляд спокойно и прямо.
  - Дело в том, что я не так уж и молода, - задумчиво проговорила она. - И уж точно не девушка.
  - Не понял?
  Я даже рисовать на миг перестал, остановился с замершей на полпути к холсту кистью, того и гляди краска капнет.
  - Я вдова, - как-то жалко и вместе с тем с вызовом улыбнулась она уголком рта, и гордо вскинула голову, глядя мне прямо в лицо.
  Вот оно что. Институт вдовства у осетин штука весьма своеобразная. Нет, конечно, вдову в прямую никто никогда не обвинит в смерти мужа, не уберегла, мол. Но где-то подсознательно это как бы все равно подразумевается, не явно, но очень ощутимо. Овдовевших женщин сторонятся, относятся к ним с недоверием и подозрительностью. Очень редкий случай, когда вдове удается выйти замуж повторно. Говорят в старину бытовал обычай брать в жены овдовевших супруг близких родственников, чтобы женщина, потерявшая мужа, не уходила из семьи, не лишала родню ценного работника к которому уже все привыкли. Но сегодня этот обычай практически повсеместно канул в Лету, может и есть где-нибудь в неприступной горной крепи дальние уединенные аулы, где его до сих пор придерживаются, но я о таком не слышал. Вот чем объясняется ее показная раскованность, не свойственная осетинским женщинам смелость. Она просто давно поставила на себе и своей дальнейшей жизни жирный крест. Все, больше терять нечего. Я сочувственно глянул на сидящую передо мной девушку, она ответила мне гордым вызывающим взглядом, будто говорившим: "Да, я такая, и ничего тут теперь не поделаешь. Либо принимай такой, либо давай разойдемся пока не поздно, я не навязываюсь!"
  - Извини, - я действительно сожалел о том, что неуклюже затронул наверняка болезненную для нее тему.
  - Ничего. Это случилось четыре года назад. Уже отболело, - тем не менее она опустила голову, пряча от меня лицо и кажется украдкой смахнула набежавшую на глаза непрошенную слезинку, делая вид, что просто поправляет непокорный сбившийся локон.
  - Четыре года назад? Сколько же тебе было лет, когда ты вышла замуж? - вопрос был откровенно бестактным, но я просто не мог удержаться, уж слишком молодо она выглядела сейчас.
  Честно говоря, я даже не ожидал что она мне ответит, реально сморозил глупость и теперь уже горько раскаивался за свою невыдержанность.
  - Шестнадцать, - тем не мене тихо сказала она, так и не подняв на меня глаз. - У нас очень рано взрослеют.
  Да, это тоже мне было известно, шестнадцать-семнадцать лет вполне нормальный возраст для осетинской невесты. Уж не знаю почему, виноват ли в том чистый горный воздух, льющаяся с вековых ледников вода горных рек, или еще какие-то неизвестные современной науке природные факторы, но горянки очень рано созревают, набирают округлые женские формы, из угловатых неуклюжих подростков превращаются в стройных, прекрасных, как распустившиеся полевые цветы девушек. Правда, и отцветают они, как правило, так же быстро: грузнеют бедра, тяжелеет походка, грубеют от постоянной работы по дому руки, пробиваются над верхней губой жесткие черные волоски почти мужских усов. Потому и приходится местным женихам ловить момент, брать девушку в жены пораньше, пока бутон еще не распустился, не раскрылся во всей свой прелести. К тому же и веками сложившемуся горскому менталитету это весьма соответствует. Муж должен быть в полном смысле этого слова главой семьи. На нем и заработок денег, и защита, и решение всех внешних вопросов... Он спокоен, мудр и всегда во всем прав... А жена, она почти что вещь, нужная для заботы о нем, любимом, и украшения дома. Молоденькая, резвая веселушка с ветром в голове, но хорошая работящая хозяйка, бесспорно признающая главенство более умного и опытного в житейских делах мужа. Да, шестнадцать лет, это вполне нормально, ничего удивительного. Вот только если сейчас ей на вид не больше двадцати, а овдовела она четыре года назад, то скажите мне, сколько же она прожила в браке?
  - Он погиб через неделю после нашей свадьбы, - тихо говорит она пристально глядя в пол, словно там, среди вытертого, растрескавшегося вдоль стыков линолеума можно прочесть ответ на вопрос почему так произошло, почему так тяжела оказалась ее и без того не легкая бабья доля.
  Я молчу, мне нечего ей сказать, так и не донесенная до холста кисть с застывающей каплей краски, неподвижно висит в воздухе. Я смотрю на Луизу, а она продолжает говорить, тихо, медленно, будто сама с собой. Словно она здесь одна, словно меня и нет в комнате...
  - Я почти не знала его. О свадьбе договаривались родители, у нас так принято... Он был старше на целых четыре года. Тогда я думала, что это очень-очень много, он казался мне таким взрослым... А сейчас я старше его... Мне уже двадцать один, а ему так и останется двадцать... Навсегда...
  Она вскидывает на меня свои ореховые глаза, смотрит в упор, но на дне их нет больше привычных веселых искорок, там пустота. Ее глаза спокойные, сухие, мертвые...
  - Он служил в роте горного спецназа. Ему только неделю дали на свадьбу. Видишь, у всех медовый месяц, а у меня была лишь неделя. А потом он ушел на дежурство, на пост в горах. Рядом с селом Тлиакан... Там очень важные горы, с них виден весь город и объездная дорога, можно прицельно стрелять куда хочешь. Поэтому там постоянно дежурили ребята из горного спецназа. В тот день наступила его очередь. Я готовила ему еду и собирала в дорогу вещи. Он шутил и смеялся, говорил чтобы я вела себя хорошо и ждала его... Через три дня он должен был вернуться. Всего-то три дня... Это так мало... Его привезли уже на следующий день, к вечеру...
  - Не рассказывай, не надо. Тебе плохо от этого, я же вижу, - попытался я остановить ее, не дать полностью уйти в те события четырехлетней давности.
  Она оборвала меня коротким взмахом руки, и снова заговорила, все так же спокойно и ровно, безжизненно:
  - В то утро грузины атаковали их позиции. Они не объявляли нам войну, не предупреждали, что хотят напасть. Просто рано утром по горам вдруг ударила их артиллерии и пошел в атаку спецназ МВД. Высоту где был мой муж защищали всего лишь пять человек, а наступало на них несколько сотен, поэтому расстреляв все патроны ребята начали отходить. Они рассказали мне потом, что мой муж был ранен в бедро и не мог сам идти. В дыму, посреди разрывов ребята потеряли его. Они возвращались несколько раз, искали его, звали... Но все было бесполезно. Грузины нашли его раньше. Раненый, без патронов, он не мог ничего сделать...
  Она замолчала, снова пристально глядя в пол, целиком погрузившись в воспоминания. Потом быстрой скороговоркой, словно желая скорее вытолкнуть жегшие язык слова произнесла:
  - Наши отбили эту высоту всего через два часа. И отыскали тело моего мужа. У него были переломаны руки и ноги, проломлен ударом приклада затылок и выколот один глаз. Прошло только два часа, но грузинам не понадобилось много времени...
  Долгое время висевшая над холстом в полной неподвижности моя рука все-таки дрогнула. Сорвавшаяся с кисти капля краски с тихим шлепком ударилась о портрет, ляпнув цветную кляксу прямо на проступавшее сквозь холст лицо. Жирная зеленая капля упала точно на уже прорисованный глаз, будущей Шатаны, ехидно подмигнув расплылась спешно делящейся амебой, распуская во все стороны щупальца-псевдоподии, превращаясь во что-то до боли знакомое... Я на миг зажмурился, отчаянно тряся головой, а когда открыл глаза понял, что случайная клякса, превратилась в жирную зеленую муху, нагло ползущую по еще не нарисованному лицу. В приступе внезапного помешательства я резко махнул кистью, крест на крест перечеркивая нахальную тварь, окончательно уничтожая плоды труда нескольких напряженных часов, полностью портя только начатый портрет. В тот момент мне было все равно, лишь бы закрасить, залить краской полностью чертову муху, навсегда вычеркнуть ее из жизни, из памяти... На холсте, на месте глаза Шатаны образовалась беспорядочная темная лужа, размытая во все стороны судорожными движениями кисти. Толстый слой краски наглухо закрыл собой наглое насекомое. Как жаль, что так же просто нельзя взять и зарисовать кусок человеческой памяти. Замуровать, залить слоем краски, а лучше хорошего крепкого цемента. Закрасить, полностью и навсегда... Навечно...
  

Оценка: 9.51*9  Ваша оценка:

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023